— Не части! — закричал Маршал. Дрожащий Коолхаус повторил то, что он только что сказал. Когда Саймон сделал какой-то знак Коолхаусу, Маршал не поверил своим глазам.

— Лорд Саймон просит… чтобы… чтобы вы не сердились на меня.

— Тогда объясни, что все это значит.

— Все очень просто, сэр. Каждое движение означает определенное слово или чувство.

Он ткнул себя в грудь большим пальцем:

— Я…

Коолхаус сжал пальцы в кулак и кулаком сделал круговое движение по груди:

— …прошу прощения…

Он разжал большой палец, направил его вперед и постучал им как молотком:

— …за то, что…

Теперь палец указывал на Маршала:

— …вас…

Кулак задвигался взад-вперед:

— …рассердил.

После этого он последовательно повторил все жесты с такой скоростью, что их почти невозможно было различить, и сказал уже без пауз:

— Я прошу прощения за то, что вас рассердил.

Маршал не отрываясь смотрел на сына, словно надеясь увидеть, правда ли это. На его лице явно читались и недоверие, и надежда. Потом он глубоко вздохнул и перевел взгляд на Коолхауса:

— Как я могу быть уверен, что это говорит мой сын, а не ты?

Коолхаус начинал постепенно обретать обычное спокойствие:

— Никак, мой Лорд. Так же, как никто не может быть уверен, что он один является мыслящим и чувствующим существом, а все остальные — машины, лишь притворяющиеся, что они могут мыслить и чувствовать.

— О, Господи, — сказал Маршал, — вот уж истинное дитя Мозгарни.

— Да, сэр, это так. Но как бы то ни было, все, что я сказал, — правда. Вы знаете, что другие люди думают как вы, потому что со временем здравый смысл подсказывает вам разницу между реальным и нереальным. Точно так же вы, если будете разговаривать со своим сыном через меня, увидите, что он, несмотря на свою необразованность и прискорбное невежество, обладает таким же острым умом, как вы или я.

Бесстрастная откровенность Коолхауса не могла не произвести впечатления.

— Прекрасно, — сказал Маршал. — Пусть Саймон расскажет мне, как все было, с самого начала и до сегодняшнего вечера. И не прибавляй ничего от себя, не старайся представить его умней, чем он есть.

В течение следующих пятнадцати минут Саймон впервые в жизни разговаривал с отцом, а отец — с ним. Время от времени Маршал задавал вопросы, но больше слушал. И к тому моменту, когда Саймон закончил, слезы текли по его лицу и по лицу его потрясенной дочери.

В конце Маршал встал и обнял сына:

— Прости, мой мальчик, прости меня.

После этого он велел одному из стражей привести Кейла. Коолхаус отнесся к этому распоряжению со смешанными чувствами. Объяснения Саймона, с точки зрения Коолхауса, несправедливо превозносили Кейла за идею обучить юношу языку жестов и недостаточно отдавали должное тому, что именно Коолхаус превратил набор примитивных жестов в живой полноценный язык. И теперь, похоже, его лавры должны были достаться этому молокососу Кейлу. А ведь Кейл был не меньше других потрясен тем, что произошло на банкете, потому что понятия не имел, насколько преуспел Коолхаус в обучении Саймона, — не имел в основном потому, что первый взял со второго торжественное обещание держать все в секрете, чтобы в один прекрасный день произвести фурор и, разумеется, завоевать заслуженно высокую репутацию.

Ожидавший выволочки Кейл был несколько смущен тем, что его приветствовали как спасителя и Арбелла, и Маршал, который винил себя за неблагодарность, однако не обязательно считал неверным свое решение избавиться от него.

Но и Арбелла чувствовала свою вину. После чудовищных событий в Опере Россо она проводила с Кейлом сладострастные ночи, но в дневное время выслушивала своих посетителей, живописавших ужасы Соломон Соломоновой смерти. Поскольку в прошлом она демонстрировала лишь неприязнь к своему таинственному телохранителю, никто не сдерживал себя в описании самых неприглядных подробностей случившегося. Кое-какими из них можно было пренебречь как сплетнями и отнести их на счет пристрастности рассказчиков, но ведь даже честнейшая и добродушнейшая Маргарет Обри сказала: «Не понимаю, почему я осталась. Поначалу мне было его очень жалко, он казался таким маленьким на этой огромной арене. Но, Арбелла, я никогда в жизни не видела более хладнокровно-жестокого человека. Перед тем, как убить, он с ним разговаривал, и я видела, что он улыбался. Мой отец сказал, что даже со свиньей нельзя так обращаться».

Можете себе представить, что почувствовала юная принцесса, услышав такое. Конечно, ей было обидно за своего возлюбленного, но разве она и сама не видела этой его странной, убийственной опустошенности? Кто бросил бы в нее камень за то, что в самой потайной глубине своего сердца она ощущала устрашающую дрожь, которую тщательно старалась скрывать. Теперь все эти мысли были сметены открытием, что именно Кейл вернул ей брата почти из небытия. Арбелла поцеловала ему руку со страстью и восхищением и поблагодарила за то, что он сделал.

Кейл постарался особо обратить внимание на заслуги Коолхауса, но это мало что изменило. Напрочь забыв, что на самом деле именно Кейл обнаружил скрытые умственные способности Саймона Матерацци и придумал способ высвободить их, Коолхаус чувствовал себя обойденным. А то, что Кейл попытался включить и его в общую атмосферу признания и чествования, было, как начинал убеждать себя Коолхаус, лишь способом выпятить себя и задвинуть в тень его. Таким образом, в день, когда Кейл победил двух сомневающихся, он одновременно обрел еще одного врага.

В ту ночь Арбелла Матерацци обнимала Кейла, отбросив все сомнения. Каким храбрым был он — и какой неблагодарной оказалась она со своими претензиями! А теперь вот он еще и чудесно преобразил ее брата. Каким великодушным это делало его, каким умным и проницательным! Предаваясь любви с ним в ту ночь, она пылала страстью, боготворила его каждой клеточкой своего гибкого, податливого, совершенного в своей красоте тела. А какая благодать нисходила на зачерствевшую душу Кейла, какой восторг, какое наслаждение испытывал он. Позднее, расслабившись и ощущая нежное прикосновение ее рук и ног, он чувствовал себя так, словно льда в самой глубине его души коснулся теплый луч солнца.

— С тобой не должно случиться ничего плохого. Обещай мне это, — сказала Арбелла после долгого-долгого молчания.

— Твой отец и его генералы не намерены и близко подпускать меня к полю боя. Да у меня и у самого нет такого желания. Ко мне это не имеет никакого отношения. Моя работа — охранять тебя. Это все, что меня интересует.

— А что, если что-то случится со мной?

— Ничего с тобой не случится.

— Даже ты не можешь быть в этом уверен.

— В чем дело?

— Ни в чем. — Она обхватила его лицо ладонями и посмотрела прямо в глаза, словно что-то в них искала. — Видел тот портрет на стене в соседней комнате?