стороны, относящаяся уже к 1991 г. На снятой для вечерних теленовостей видеопленке показан процесс отбытия типичного армянского добровольческого отряда в горы Карабаха. Выстроившись на школьном, дворе парни до принятия присяги хором поют боевые песни повстанцев XIX в., боровшихся против Османской империи. Несмотря на длинные волосы и джинсы, эти парни определенно умеют ходить строем и обращаться с автоматом, что неудивительно, если вспомнить обязательные для всех школьников Советского Союза занятия по начальной военной подготовке. Большинство из этих парней до недавнего времени слыли не самыми успевающими учениками этой непрестижной школы на пыльной окраине Еревана, а многие и подавно считались дворовой шпаной. Однако теперь они встали в одном символическом ряду с древними воинами Вардана Мамиконяна, в 451 г. вышедшими на Аварайрскую равнину против персидских боевых слонов в защиту армянской веры, и с фидаинами-гайдуками Андраника-паши, дравшегося в начале XX в. против турецкой армии и курдских разбойников. Священник прочел молитву и благословил отряд, напомнив о долге перед памятью принявших мученическую смерть предков. Едва сдерживавшая слезы директриса школы также обратилась к добровольцам с напутствием, трогательно попросив прощения за выставленные в прошлом «неуды». Командовали отрядом двое молодых интеллектуалов – физик и историк. Возглавивший атаку на азербайджанские позиции физик погибнет первым. Историк же вернется морально подавленный гибелью своих лучших товарищей, но более тем, что оставшиеся в живых так быстро перешли от христианских заповедей Нового Завета к жестокому ветхозаветному мщению «око за око».

Прежде жестко соблюдаемая советским государством монополия на применение насилия была впервые преодолена уже в феврале 1988 г., во время погрома армян в Сумгаите, глубоко непрестижном и нездоровом промышленном городе-спутнике Баку. Это зловещее событие сразу же оказалось окутано слухами, возлагавшими вину за погром на дьявольский заговор КГБ, пытавшегося таким образом запугать армян или остановить процесс демократизации, на происки пантюркистских и панисламистских тайных ячеек либо некой мафии[241]. Слухи в той или иной форме тиражировались в прессе Армении, Азербайджана и отчасти в демократической прессе Москвы и Ленинграда.

Однако сопоставление реконструируемых обстоятельств, скорее, подтверждает классический анализ американского историка Эдварда Джаджа, подробно изучившего еврейские погромы конца XIX в. Этот исследователь пришел к выводу, что, вопреки распространенному среди современников убеждению о провокациях царской охранки и заговоре черносотенцев, еврейские погромы (и, как считают историки, линчевания негров в Америке) вовсе не требовали заранее разработанного плана и тайного умысла[242]. Достаточными условиями выступают неэффективность полиции, не имеющей четких инструкций и спецподготовки к борьбе с массовыми беспорядками, безответственно поджигательские, но лишенные конкретных призывов речи влиятельных лиц (представителей местных властей, священнослужителей, публицистов), которые тем не менее могут породить в толпе чувства паранойи и дозволенности, наконец, провоцирующие ситуативные обстоятельства, возникающие в ходе массовых сборищ и ритуалов. Таковым мог стать печально знаменитый кишиневский крестный ход 1903 г., маршрут которого проходил рядом с синагогой (непосредственный предмет исследования Э. Джаджа), либо стихийный митинг в социально неблагополучном Сумгаите, где кто-то распространил слухи о притеснениях и убийствах азербайджанцев в Армении. По известному принципу «наших бьют» возникла идея отомстить, выгнав местных армян из их квартир, чтобы расселить своих беженцев. Следом, по всей видимости, толпа втягивается в «туннель помрачения» – длящийся от нескольких часов до максимум трех суток социально-психологический комплекс исключительно опасной интенсивности, который Рэндалл Коллинз назвал «наступательной паникой» (forward panic)[243]. Дальнейший ход погрома мог определяться уже чисто криминальными обстоятельствами – мародерство, наличие уличных группировок, которыми всегда печально славился Сумгаит.[244] Наконец, растерянность местных властей и милиции, которые тщетно надеялись сами справиться с чрезвычайной ситуацией и лишь затем докладывать о ней наверх (кстати, именно так обычно объясняется и преступное поведение украинских властей в апреле 1986 г., несколько суток скрывавших информацию о пожаре на Чернобыльской АЭС). Еще раз подчеркну, что это не констатация фактов – которые собирались по следам чудовищного события в обстановке крайней политизации и нервозности, – а лишь согласованная серия предположений, основанных на изучении аналогичных всплесков массового насилия.

Жертвы сумгаитского погрома исчислялись десятками, множество женщин были садистски изнасилованы, сотни людей, включая стариков, – жестоко избиты. Сообщалось, что не все жертвы погрома были армянами, что возможно в стихийной ситуации, когда могли сводиться личные счеты либо кто-то с «неправильной внешностью» мог просто попасть под руку. Однако антиармянская направленность насилия тогда не вызывала сомнения ни у кого. Известия о погроме в Сумгаите произвели шоковый эффект как в Ереване, так и в Баку[245].

Люди замерли, не зная, что будет дальше. Это также хорошо известная социологам эмоциональная и дискурсивная пауза, которая возникает после ошеломляющих потрясений, как в США в первые дни после ii сентября 2001 г. Это момент, когда власти имеют шанс направить грозящие выплеснуться эмоции в русло официально санкционированных мер, дискурсивных практик и ритуалов. Увы, Москва упустила тогда свой шанс. Сумгаитский погром вызвал первую массовую волну беженцев из Азербайджана в Армению (а также в Россию). Вскоре (или, как утверждают азербайджанские источники, одновременно) из Армении началось массовое изгнание этнических азербайджанцев. Эти обездоленные и травмированные люди, в большинстве своем из субпролетарских пригородов и сельской глубинки, внесут элемент насильственной нестабильности в азербайджанскую политику последующих лет.

Замешательство и нерешительность московского центра в ответ на насилие в Сумгаите тем самым привели к опасному расширению репертуара политических возможностей: уличное насилие и радикальная националистическая риторика перестали быть табу. Если первый погром, по моему убеждению, не мог быть спланированным, то последовавшие за ним случаи насилия были как минимум заданы возникшим ожиданием безнаказанности, а в ряде случаев уже, несомненно, организовывались и направлялись политическими группировками внутри рушащейся номенклатуры либо стремящимися к власти оппозиционерами, возможно, и разыгрывающими свои многоходовки спецорганами.

Грузия: Распад зависимой рентно-ориентированной государственности

Теперь более кратко остановимся на примере Грузии, где взрывная массовая мобилизация возникает год спустя после начала карабахского конфликта и почти мгновенно приводит к оглушительному обвалу государственных структур. Здесь нас интересуют структурные причины столь быстрого и практически полного обрушения государства. И грузинская коммунистическая номенклатура, и впечатляюще выглядевший оппозиционный блок либеральной интеллигенции оказались одновременно сметены с политической арены в результате, по сути, провокации в апреле 1989 г.

В первые годы перестройки публичные собрания в Тбилиси стали привычным явлением, однако до той роковой весны митинги носили оптимистический, неконфронтационный и скорее даже веселый характер, напоминавший празднования футбольных триумфов (в Тбилиси еще более традиционный городской ритуал, нежели в Ереване) или же дружеские встречи на улицах старых знакомых из интеллигентных «хороших семей». На ранних тбилисских митингах ораторами выступали известные деятели культуры и искусства, в основном призывавшие к свободе творчества