— Геращенко, тебя тоже касается. А юноше простим на первый раз.

— Что, и майора мне не присвоите?

— Пятачок, не нарывайся, — краем рта прошипела Геращенко.

Лопаницын же не зарывался, он прикидывал и так и эдак, чтобы уйти живым и в тюрьму не попасть, и ничего не складывалось. Вот, блин, слетелись, блюстители порядка…

Слетелись?

Он посмотрел на небо. Солнце уже укрылось за горизонтом, дома из розовых стали синими, комары зазвенели.

— Слышь, парень, — обратился он к Бухте.

— Леонид.

— Вот что, Леонид. Иди отсюда… Да не ерепенься, я не договорил. В первом подъезде есть люк на крышу. Видишь, пятно световое внизу? Это прожектор на крыше. Так вот, этот прожектор надо развернуть в сторону стадиона.

— Пятачок, ты что придумал?

— Свет в окне — помощь врагу, — ответил Петр невпопад. — Только быстрее, Леня, пока нас не ухлопали… Ребята, нам бы минут десять протянуть… Эй, начальник, погоди немного, у нас один испугался!

Десяти минут ждать не пришлось. Едва прожектор изменил положение, Сбитень заорал:

— Что там такое?

— Ничего, — ответил участковый. — Мы подмогу вызвали.

— Какую подмогу, Лопаницын? Ты что творишь? Мне твои выходки уже поперек горла. Ты у меня завтра же под трибунал пойдешь, затейник х…ев.

— Какой трибунал? — вдруг осенило участкового. — Вы соображаете, что говорите? У вас есть санкция прокурора на операцию? Вы знаете, сколько сейчас времени? Вы уровень шума превышаете, двенадцатый час уже! Да я на вас все городские газеты натравлю, и областные тоже! У меня брат на Первом канале работает, вас в «Человеке и законе» заклеймят…

Галка подумала, слушая весь этот бред, что Аскольд Герольдович — это очень сексуально. И кольца на пальце нет. И выглядит очень даже…

— Вы замужем не были? — спросил вдруг Аскольд.

— Очень туда хочу, — потупилась Геращенко.

И вдруг народ заволновался сильнее, шум начал нарастать, и кто-то крикнул:

— Смотрите!

Все пространство над двором потемнело, воздух наполнился утробным гудением бомбардировщиков, и в свете фонарей и милицейских прожекторов все увидели полчище летающих многоруких людей.

— Свет! Жизнь! Ура! — вопили Хрущи.

— Огонь! — последовал приказ, и все вооруженные люди, готовые начать штурм квартиры номер тридцать четыре, начали беспорядочно лупить по налетевшим врагам.

Поднялся невообразимый гвалт и вой. Летуны падали вниз, разбивались и разбрызгивали вокруг себя вонючую жижу, чересчур впечатлительные падали в обморок, вопила сигнализация припаркованных вокруг автомобилей, матерились омоновцы и прочие служивые люди…

— Не бойтесь, не бойтесь, зайцы, все будет хорошо, мама вас никому не отдаст, не бойтесь, — утешала Марина Васильевна и сама старалась поверить, что там, снаружи, наконец во всем разберутся и оставят их в покое.

— Ну, ну! Я вам песенку спою! Женя, подпевай: жесткокрылый насекомый знать не знает, что летает, деревенский даун Яша, аксельбантами слюна…

Женя подхватил, потом присоединились Кира, Миша, Федька, и вскоре все хором допели дурацкую песенку:

— …к трем китам, несущим землю, подгребает Яша-псих.

За окнами все смолкло.

Ребята лежали на полу вокруг Марины и ждали, что будет дальше. Долго ждали.

Пока не уснули.

С утра пораньше в дверь начали тарабанить.

— Федька, открой! — пробормотал Семка.

— Сам открой, у меня вся жопа квадратная, я встать не могу, — огрызнулся брат.

— Всем мыть руки и завтракать! — крикнул с кухни Евгений.

— Да откроет кто-нибудь дверь, в конце концов? — крикнула Кира.

Мама Марина лежала на спине и думала, что все хорошо, только плафон на кухне безнадежно испорчен и стекло на балкончике вставлять придется, а это лишние затраты. Потом все-таки встала и пошла открывать.

На пороге стоял Пиворас в сопровождении какой-то женщины, пожилого мужчины и одинаковых с лица молодых людей.

— Привет, — сказал он. — Я придумал, что нужно сделать, чтобы деньги не воровали. Я их тебе давать буду. Знакомься — это мама, это — Аскольд, а они — наши охранники. Это у вас чем пахнет? Блинами? Дай пожрать! Мужик-то твой дома?..

Я слесарю по третьему разряду сбегай, принеси, подай, сдёрни на куль, не мешай… потому что у всех не ниже четвёртого, а у бугра вообще шестой, он всех на жую видал. Игорёк с Вовкой — сварные, они всегда при деле, и шабашат ещё, Камерлохер Оскар — токарь, белая косточка, а Митюша с Колей чем заняты, я не знаю. Тоже слесаря, но опытные, они даже на станках работать умеют.

А Лёха у нас кузнец. На молоте своем стучит, кувалды да ломы путейцам заготавливает, ну и так, по мелочи — оградку на кладбище, ножик из клапана отковать, и всякая другая байда.

Словом, коллектив у нас на предприятии хороший, атмосфера тёплая и дружественная, а что мастер в цехе нашем ремонтном жуйло мохнорылое — так это ничего нас гребут, а мы крепчаем, как Оскар говорит. Тем более, что всем на начальника плевать с высокой колокольни.

Митюня пришел раз на работу, за щеку держится зуб разболелся. Последний. Больше у него нету. И как назло — зуб мудрости, удалять его неудобно, да и боится Митюня, у нас коновалы в стоматполиклинике еще те раскрошат зуб, а потом мучайся.

Вот Оскар и предложил:

— Давай, — говорит, — Митя, Лёху попросим. У него пальцы сильные, рука тяжёлая, дёрнет — и alles pizdoten. — Он всегда по-немецки говорит, родной язык хорошо знает.

— Ага, и pizdochen schwein, — кивает Лёха. Они с Оскаром друзья потому что.

— Вот жуйло, — обиделся Митюня.

Все, ясно дело, заржали Лёха, если за зуб возьмётся, то наверняка вместе с черепом вырвет. Меня раз по затылку шутя ударил, так с тех пор плешь расти начала.

Ну, шутки шутками, а Митюня погибает уже, невмоготу терпеть. Выпросил он у мохнорылого, чтобы кто-нибудь из нас его проводил до кабинета, а то сам боится. Меня отправили.

Приходим в поликлинику. Тётка в регистратуре талончики на бесплатное удаление выдаёт, но только наша очередь подошла:

— Талончики кончились, талончиков больше нет.

Митюня ей и так, и этак помираю, мол, все дела, а эта бабища ни в какую. Платите, мол; платно — можно.

А Митя прижимистый, жалко ему денег, хотя по пятому разряду фуярит, бабок гребёт вдвое больше моего, а всё равно — за копейку удавится. Даже цветмет отдельно от всех собирает, ни с кем не хочет делиться. Я ему и говорю сучилище такое, сам работу прогуливаешь и меня подставляешь Плати давай, а то скажу, что ты ко мне в душевой приставал.