— Да, Бен-Зуф, — ответил капитан Сервадак. — Это удивительный ребенок! Казалось, будто вся жизнь Галлии сосредоточилась в ее сердечке.

— Верно, господин капитан, а как же дальше?

— Что дальше?

— Ну да ведь не бросим же мы девчонку, когда вернемся на Землю?

— Черт возьми! Мы удочерим ее, Бен-Зуф.

— Браво, господин капитан! Вы будете ей отцом, а я, с вашего позволения, — матерью.

— Тогда нам придется породниться с тобой, Бен-Зуф.

— Ах, господин капитан, — отвечал верный солдат, — да мы уже и так давно породнились!

С первых дней октября благодаря отсутствию ветра холода стало легче переносить даже по ночам. Расстояние от Солнца до Галлии лишь втрое превышало расстояние, отделяющее от него Землю. Температура держалась в среднем на тридцати — тридцати пяти градусах ниже нуля. Колонисты все чаще и чаще делали вылазки в Улей Нины и даже на берег. Возобновилось катанье на коньках по ледяной глади моря. Для узников было истинной радостью вырваться из своей мрачной тюрьмы. Граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев ежедневно выходили наружу, производили наблюдения и обсуждали важные вопросы, связанные с «высадкой на Землю». Речь шла не только о том, чтобы встретиться с Землей, надо было, если возможно, предотвратить опасные случайности столкновения.

Одним из постоянных посетителей галерей в Улье Нины стал Пальмирен Розет. Он распорядился перенести телескоп в прежнюю обсерваторию и занимался своими астрономическими наблюдениями до тех пор, пока мороз не прогонял его оттуда.

У профессора не спрашивали о результатах его новых вычислений. Он, вероятно, и не стал бы отвечать. Но через несколько дней все заметили, что ученый чем-то раздосадован. Он то и дело подымался наверх и спускался обратно по отлогому склону главного жерла. Профессор что-то бормотал и бранился сквозь зубы. Он стал нелюдимее, чем когда-либо. Раз или два Бен-Зуф — человек, как известно, не робкого десятка, — радуясь в душе этим признакам недовольства, попытался расспросить грозного Розета. Как его приняли, легко себе представить!

«Похоже на то, — подумал Бен-Зуф, — что на небе не так сложились дела, как ему хочется. Да черт с ним! Лишь бы только он не напортил чего-нибудь в небесной машине и не погубил нас вместе с ней».

Между тем у капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева было достаточно причин интересоваться, чем это так недоволен Пальмирен Розет. А вдруг профессор проверил свои математические расчеты и выяснил, что они противоречат его новым наблюдениям? А вдруг комета уже не занимает на орбите места, определенного по ее прежним эфемеридам, и, следовательно, ей не суждено встретиться с Землей в данной точке и в данную секунду?

Вот какие вопросы волновали наших друзей, в особенности теперь, когда Пальмирен Розет казался таким рассерженным, ибо все их надежды были основаны на его предсказаниях.

И в самом деле, профессор чувствовал себя несчастнейшим из астрономов. Его расчеты явно не соответствовали новым наблюдениям, а что могло быть хуже для такого человека, как он?

Всякий раз, возвращаясь к себе в кабинет, весь закоченевший после слишком долгого дежурства у телескопа, он впадал в настоящую ярость.

И если кто-нибудь отважился бы приблизиться к нему в эту минуту, то мог бы услышать, как профессор бормотал про себя:

— Проклятие! Что это значит? Что она там делает? Она вовсе не на том месте, которое ей указано в моих вычислениях! Мерзавка! Она запаздывает! Или Ньютон сумасшедший, или она сошла с ума! Нарушены все законы всемирного тяготения! Что за черт! Не мог же я ошибиться! Мои наблюдения правильны, мои расчеты точны! Негодяйка! Чертовка!

И Пальмирен Розет хватался руками за голову, выдирая последние скудные остатки волос у себя на затылке. И вечно, вечно один и тот же результат: постоянное необъяснимое противоречие между его расчетами и наблюдениями.

— Полно, — говорил он себе, — не произошло ли какого-либо нарушения законов небесной механики? Нет, это невозможно. Это я допустил ошибку. И однако… однако…

Право, Пальмирен Розет похудел бы от огорчения, если бы только мог еще более похудеть.

Чем больше он сердился, тем больше беспокоились окружающие, но это его нисколько не трогало.

Однажды. 12 октября, разгуливая возле большого зала Улья Нины, где как раз находился профессор, Бен-Зуф услышал пронзительный крик.

Бен-Зуф побежал к ученому.

— Вы не ушиблись ненароком? — спросил он невозмутимо, точно спрашивал: как поживаете?

— Эврика! Слышишь ты, эврика! — отвечал Пальмирен Розет, бегая взад и вперед, как сумасшедший.

В его возбуждении чувствовались одновременно и радость и бешенство.

— Эврика? — переспросил Бен-Зуф.

— Да, эврика! Знаешь ли ты, что это значит?

— Нет.

— Так убирайся к черту!

— Как приятно, — сказал себе денщик, — что господин Розет хоть выражается вежливо, когда не хочет отвечать.

И он убрался, правда не к черту, а к Гектору Сервадаку.

— Господин капитан, есть новости, — сказал он.

— Что такое?

— Наш ученый… одним словом, у него какая-то эврика.

— Он нашел!.. — воскликнул капитан Сервадак. — Но что же он нашел?

— Этого я не знаю.

— Именно это и нужно знать.

И капитан Сервадак встревожился более чем когда-либо.

Тем временем Пальмирен Розет спустился в свой рабочий кабинет, бормоча себе под нос:

— Да, это так… это не может быть иначе… Ах, негодяй! Он дорого поплатится, если это так! Только признается ли он? Ни за что!.. Его надо поймать с поличным… Ну что ж, я его перехитрю… и тогда посмотрим!

Хотя слова Пальмирена Розета были непонятны, но все заметили, что с этого дня он явно переменил обращение с почтенным Исааком Хаккабутом. До сих пор он либо избегал ростовщика, либо отвечал ему грубо. Теперь Пальмирен Розет держался совсем по-другому.

Кого это удивило прежде всего? Да самого Исаака, не привыкшего к подобной любезности. Профессор часто посещал теперь его темную лавчонку, проявлял интерес к особе Хаккабута, к его делам. Спрашивал, успешно ли он распродает свои товары, велика ли прибыль, сумел ли он воспользоваться столь редким случаем, который, может быть, никогда больше не представится, и о многом другом и при всем этом с трудом скрывал желание задушить торговца собственными руками.

Исаак Хаккабут, подозрительный, как старая лисица, отвечал ему крайне уклончиво. Неожиданная перемена в обращении профессора, естественно, удивляла его. Он задавался вопросом, уж не хочет ли Пальмирен Розет занять у него денег.

Как мы знаем, Исаак Хаккабут в принципе был не прочь давать взаймы, правда по самым ростовщическим процентам. Он даже рассчитывал путем этих денежных операций увеличить свое состояние и, конечно, согласился бы дать ссуду, но лишь под надежную подпись. По правде сказать, Исаак считал, что только с графом Тимашевым, богатым русским барином, можно пойти на этот риск. Капитан Сервадак, по всей вероятности, был нищим, как и все гасконцы. Что касается профессора, то кому придет в голову давать взаймы профессорам? Поэтому почтенный Исаак держался крайне осторожно.