Не знаю, кто больше расстроился, я или родители, когда мы узнали, что это «лечение» — пожизненное. Оно предполагало постоянные анализы крови, постоянные визиты к доктору, увеличение дозы лекарств со временем. Лечение не привело к быстрому выздоровлению. Оно вообще не привело к выздоровлению. Оно могло лишь поддерживать меня в более-менее нормальном состоянии. Не давало мне срываться в одну или в другую сторону.

Кроме того, меня заставили говорить о своих чувствах с этим мужчиной, психиатром. А какие могут быть чувства, если тебе сказали, что у тебя психическое расстройство и теперь тебе всю жизнь придется пить таблетки? Пить таблетки и бегать по врачам.

Мама отправила меня к тете, чтобы — так она сказала папе — я могла свыкнуться с этим. Но на самом деле нам предстояло решить другую проблему. Опустошить меня еще больше. И так как папе не хотелось платить психиатру («этому шарлатану!»), а мне не хотелось с ним говорить, он согласился. Когда я вернулась, то узнала, что такое «наблюдение за самоубийцей». После этого я начала жить в тюрьме, где двери не закрывались. Окружающие следили за каждым моим шагом. Мне приходилось принимать таблетки под наблюдением. Все знали, что лучше для меня, но никто не спрашивал, что я думаю об этом. Чего я хочу. Я знаю, они заботились обо мне, но, казалось, никого не волнует, что я, возможно, и не возражаю. Мне, возможно, нужна их забота. Но они могли бы и спросить!

Я была поражена, когда меня отпустили учиться в Лондон. За все эти годы я научилась послушанию, и они, должно быть, поверили, что меня можно выпустить в мир. Я справилась. Пару раз я была на грани, лишь пару раз. Я пыталась остановить серость. Но со мной все было в порядке.

Строгий распорядок жизни, физические упражнения, таблетки, уход за собой — все это дало свои плоды. Я ни на что не надеялась. Я не перетруждалась. Я была очень осторожна с сексом. У меня были парни, и мы всегда пользовались презервативами, потому что я не говорила им, что принимаю противозачаточные. Я не хотела забеременеть опять. Если бы я забеременела, пришлось бы отказаться от лекарств и привычного ритма жизни на девять месяцев, чтобы ребенок родился здоровым. Но самое страшное то, что он мог бы родиться таким, как я.

Я сказала Мэлу, что не могу иметь детей, потому что так проще, чем объяснять, почему я не хочу рисковать. Мэл все знает о моем состоянии, о том, что я делала на маниакальных стадиях, но я не хотела, чтобы он надеялся, будто я могу передумать. Я могла бы передумать, это точно. Я могла бы, но у меня была ложь, укреплявшая меня в моем решении. Она лишала меня искушения завести ребенка. У меня наследственное заболевание, так думают врачи. Оно передается генетически. Не детям, так детям детей. Чем бы оно ни было, я не хочу передать это кому-то. Это риск, на который я не хочу идти. Даже если этот риск невелик. Я не хочу идти на этот риск, потому что это же заболевание было и в семье Мэла. Шансы не в мою пользу.

Я видела, что моя болезнь сотворила с моими родителями. Видела, как она лишила покоя, счастья и уверенности мою мать. Видела, как она вселила презрение, горечь и страх в сердце моего отца. Каждое обострение отдаляло моих родителей друг от друга.

Я не хотела, чтобы что-то подобное произошло со мной и Мэлом.

А потом я увидела женщину с сыном в супермаркете и поняла, что хочу ребенка.

Но я не могла его родить. И вновь оказалась в палате для самоубийц.

Когда я рассказала Мэлу, он попытался исправить все. Он всегда так делает. Пытается все исправить. Даже если речь идет о том, что поправить невозможно.

— Это я отчаянно хотела ребенка, — говорю я Кэрол.

— Что? — переспрашивает она.

Кэрол сидела молча, слушая мою историю. Я не видела осуждения на ее лице. Я внимательно следила за ней, ждала, когда же моя история вызовет в ней хоть намек на осуждение, но этого не произошло.

— На том ужине, помнишь, я говорила, что кое-кто очень хотел ребенка. Это была я. Я. А подруга Мэла, его лучший друг, друг детства…

— Та негритянка, с которой ты познакомила меня на свадьбе?

— Да. Она согласилась родить нам ребенка. А потом я испугалась, приревновала Мэла и передумала. Я заставила Мэла отказаться от этого решения. Заставила его выбирать между мной и ею. Но она все равно оставила ребенка. Уехала. И ребенок остался у нее.

Кэрол озадаченно хмурится.

— И теперь этот ребенок умирает?

— Да, так считают врачи. Судя по всему, он скоро умрет. Мэл сейчас там, он хочет увидеться с сыном, прежде чем… прежде чем это случится.

— И ты никогда не видела этого мальчика?

Я качаю головой.

Кэрол хмурится еще сильнее.

— Я все же не понимаю, почему ты повинна в этом? — Она тушит сигарету в пепельнице.

Почему она не понимает того, что очевидно для меня?

— Если бы я не солгала, Нова не забеременела бы от Мэла, ребенок бы не родился и теперь не умирал. Если бы я не солгала, всего бы этого не случилось. Потому что Лео не родился бы.

— Ох, Стефи… — Кэрол встает со стула, подходит и обнимает меня. Я чувствую слегка мускусный аромат ее духов. — Если бы да кабы…

— Но…

— Ты чувствуешь свою вину, вот и все. Но ты ни в чем не виновата. Не хочу обидеть тебя, но ты не всемогуща. Ты не можешь контролировать все, что происходит во Вселенной. Мы все можем рассуждать о том, что сделали бы, будь у нас возможность изменить прошлое. Если бы я не была столь не уверена в себе, не была неприметной домохозяйкой, я не позволила бы лучшему другу Винса соблазнить меня. И не смотрела бы теперь на Софи, раздумывая, кто же на самом деле ее отец.

Я открываю рот от изумления.

— Ты и Дэн…

— Да, но давай не будем говорить об этом. Никогда. Стефи, родная, тебе так больно оттого, что ты чувствуешь свое бессилие. Сидя здесь в одиночестве, ты ничем не поможешь. Это не твоя вина.

— Я не хочу, чтобы он умер.

— Конечно, не хочешь.

— Я все еще скучаю по нему. Хотя я никогда его не видела и это по моей вине он не мой, я все еще скучаю по нему. Каждый день. Я делаю вид, что это не так, но я скучаю. Так сильно…

— Ох, милая…

— Он словно пропасть в нашей жизни. И если он умрет… Я этого не вынесу. Это уничтожит Мэла. И уничтожит меня.

— Я знаю, родная, знаю.

— Я хочу, чтобы с ним все было в порядке.

— Так, вот что мы сделаем, — вдруг деловито говорит Кэрол. — Ты позвонишь Мэлу и спросишь, как там Лео. Так его зовут, верно, Лео? Точно. Ты позвонишь Мэлу, спросишь, как там Лео, скажешь, что волнуешься. И попросишь Мэла позвонить тебе, если что-то изменится.

— Он не позвонит. Я такое наговорила ему по телефону, что с тех пор он не звонил, настолько рассердился.

— Нет, Мэл не такой. Он, наверное, просто испуган. И сбит с толку. Скажи ему, как тебе страшно. А потом собирай вещи и приезжай ко мне. Поживешь у нас, пока Мэл не вернется.