– Шансы против нас сейчас всего семнадцать к одному… и весь месяц разрыв сокращается. А сказать тебе об этом я не имел права.

Я был изумлен, поражен, восхищен – и жестоко обижен.

– Как это – не имел права?! Слушайте, проф, если мне не доверяют, отстраните меня и поставьте на мое место в исполнительной ячейке Стью.

– Погоди, сынок. Именно туда он и войдет, если что-нибудь случится с нами – со мной, с тобой или с бесценной Вайоминг. Я не имел права сказать тебе это на Земле – и могу сказать сейчас – не потому, что тебе не доверяют, а потому, что ты плохой актер. Чтобы успешно справиться со своей ролью, ты должен был верить, что наша цель – добиться признания независимости.

– Спасибо, что разъяснили!

– Мануэль, Мануэль, надо было бороться каждую секунду, бороться изо всех сил – и проиграть.

– Вот как! А мне не сказали, потому что не дорос, да?

– Ну пожалуйста, Мануэль! То, что мы временно держали тебя в неведении, резко повышало наши шансы; можешь справиться у Адама. Добавлю только, что Стюарт принял свой вызов на Луну без слов, даже не спросил зачем. Камрад, тот комитет был слишком малочислен, а председатель слишком умен; все время существовала опасность, что нам предложат приемлемый компромисс. В первый день такая вероятность была особенно высока. Добейся мы, чтобы наш вопрос вынесли на Великую Ассамблею, опасность разумного решения исчезла бы. Но нам отказали. Лучшее, что я мог сделать, – это разозлить комитет, не останавливаясь даже перед личными оскорблениями, лишь бы обеспечить хоть один голос, который всегда будет против здравых решений.

– Наверное, я никогда не разберусь во всех этих высших соображениях!

– Наверное. Но твои таланты и мои дополняют друг друга. Мануэль, ты ведь хочешь видеть Луну свободной?

– Вы знаете, что хочу.

– Но тебе также известно, что Терра может нас разгромить?

– Конечно. Ни один прогноз не дает нам шансов даже пятьдесят на пятьдесят. Поэтому я никак не могу понять, зачем вы решили их разозлить…

– Пожалуйста, не торопись. Поскольку они могут навязать нам свою волю, наш единственный шанс – эту волю ослабить. Вот почему нам так важно было попасть на Терру. Чтобы посеять разногласия, породить разброс мнений. Самый хитроумный полководец в истории Китая однажды сказал, что высшее военное искусство – ослабить волю противника так, чтобы тот сдался без боя. Вот в чем заключается и наша конечная цель, и главная угроза. Предположим – а это казалось вполне вероятным в первый день, – что нам предложили бы заманчивый компромисс. На место коменданта – губернатор, возможно, из наших же рядов. Местная автономия. Делегат в Великой Ассамблее. Высокие цены на зерно у входа катапульты плюс премии за поставки сверх квоты. Осуждение политики Хобарта и выражение сожалений по поводу насилия и убийств плюс солидная денежная компенсация родственникам жертв. Было бы это приемлемо для нас? Вот тут – в Луне?

– Но они ничего подобного не предлагали!

– Председатель был готов предложить нечто похожее в первый день, причем тогда он был полным хозяином в своем комитете. Он намекнул на возможность подобной сделки. Предположим, мы добились бы условий, которые я только что обрисовал. Было бы это приемлемо для наших лунарей?

– Э-э… возможно.

– Более чем возможно. Вот почему шансы, когда мы улетали с Луны, были такими низкими. Именно этого нам следовало избежать любой ценой – компромисса, который успокоит народ, ослабит его волю к сопротивлению и вместе с тем не предотвратит неизбежную катастрофу, ожидающую нас в недалеком будущем. А потому я круто изменил курс и ликвидировал возможность соглашения, начав придираться к мелочам и сохранив при этом оскорбительную вежливость. Мануэль, мы с тобой знаем – и Адам знает, – что поставки продовольствия надо прекратить! Только так можно спасти Луну от катастрофы. Но ты можешь представить себе фермера, который борется за прекращение поставок?

– Нет. А любопытно было бы получить известия из дома: как там приняли сообщение о прекращении поставок?

– Таких сообщений не будет. Так решил Адам: никаких заявлений, пока мы не доберемся домой. Мы все еще продолжаем скупать зерно у фермеров. Баржи по-прежнему прибывают в Бомбей.

– Но вы же сказали, что поставки прекратятся немедленно?

– Это была угроза, а не моральное обязательство. Несколько барж погоды не делают, а нам нужно выиграть время. У нас в Луне маловато союзников – только незначительное меньшинство. Большинство людей индифферентны, их можно временно склонить и в ту и в другую сторону. А противостоит нам тоже меньшинство… главным образом фермеры, которых интересует не политика, а цены на зерно. Они ворчат, но еще принимают купоны, надеясь, что их курс все-таки начнет расти. Однако, если мы объявим, что поставки прекращены, фермеры займут активно враждебную позицию. Адам хочет сделать заявление в такой момент, когда большинство будет на нашей стороне.

– Это когда же? Через год? Через два?

– Через два-три дня. Может быть, через четыре. Тщательно отредактированные цитаты из «плана пятилетки», отрывки из твоих записей, особенно предложение этого ублюдка, рассказы о твоем аресте в Кентукки…

– Эй! Об этом лучше не вспоминайте!

Проф только улыбнулся и вздернул бровь.

– Хм… – сказал я недовольно. – О’кей. Если это поможет.

– Это поможет больше, чем любая статистика наших природных ресурсов.

* * *

Наш пилот – подключенное к приборам бывшее человеческое существо – пошел на посадку, даже не подумав задержаться на орбите (чего, мол, тянуть: корабль легкий, маневренный), так что мы получили напоследок еще одну хорошую встряску. Но тормозил он всего два с половиной километра, и через девятнадцать секунд мы сели в Джонсон-Сити. Я перенес посадку нормально, только ужасно сдавило грудь, словно сердце сжимают исполинским кулаком; потом все прошло, и я принялся жадно глотать воздух, приходя в себя и радуясь привычному весу тела. Но бедного старого профа посадка чуть не доконала.

Позднее Майк объяснил мне, что пилот отказался подчиниться приказу. Зная, что проф на борту, Майк хотел посадить корабль осторожненько, с небольшими перегрузками, как яичко в корзинку. Но не исключено, что киборг знал, что делает: посадка с длительным торможением требует массы топлива, а «Лотос-Жаворонок» и так сел почти «сухим».

Как бы там ни было, но лихая гаррисонова посадка чуть не стоила профу жизни. Стью заметил это, пока я силился раздышаться, и мы оба тут же кинулись к профу – сердечные стимуляторы, искусственное дыхание, массаж… Наконец ресницы профа дрогнули, он взглянул на нас и улыбнулся.

– Дома… – шепнул он еле слышно.

Мы заставили его отдохнуть минут двадцать, прежде чем позволили надеть скафандр. Он был так близок к концу, что, казалось, вот-вот услышит ангельские хоры. Шкипер заполнял баки и очень торопился отделаться от нас, чтобы забрать пассажиров в обратный рейс. Этот голландец за всю дорогу не перемолвился с нами ни единым словом; думаю, он здорово жалел, что из алчности влез в историю, которая могла его разорить или даже угробить. Но тут на борт проникла Вайо – примчалась нас встречать. Не думаю, что Стью доводилось видеть ее в скафандре раньше, и уверен, что блондинкой он ее ни разу не видел; во всяком случае, он ее не узнал. Я обнял ее, несмотря на скафандр, а Стью стоял рядом и ждал, чтобы его представили. Когда же незнакомый «мужик» схватил его и начал тискать, Стью страшно удивился.