Мороз за ночь покрепчал и здорово кусал щеки; пальцы коченели так, что больно было держать повод. День предстоял трудный: на таком морозе, после пятнадцативерстного перехода, было тяжело вести наступательный бой.

Объяснив начальникам боевой приказ, раздав задачи, я объехал войска и начал пропускать их у выхода из села. Несмотря на самые фантастические костюмы, на самый пестрый и разношерстный вид, чувствовалось сразу, что это были отборные испытанные люди, стойкие бойцы. Красно-бронзовые от мороза и зимнего загара лица, заиндевелые от инея, точно седые, усы и бороды, из-под нависших также белых, густых бровей всюду смотрят глаза упорным, твердым взглядом, – в нем воля и готовность идти до конца.

Это были те же закаленные русские витязи, что с осени 1914 года по бесчисленным полям боевым совершали чудесные подвиги, проявляли высшую красоту человеческого духа. Это те же орлы – или родные братья их, которые спасая Париж вторглись могучим порывом в Галицию и Восточную Пруссию, которые брали Львов, Перемышль, Эрзерум, защищали и отстаивали Варшаву, удивляли мир своим геройским отступлением в 1915 году, шаг за шагом, с палками в руках, против вооруженного до зубов противника; про их легендарные подвиги на Карпатах французы складывали песенки, распевавшиеся тогда на всех бульварах Парижа. Это они рванули в 1916 году снова в Галиции, нанесли вторичный разгром австро-венгерской армии и тем спасли Италию. Это остатки тех, кто подобно урагану, три года вели величайшие бои, в то время как на западе союзники танцевали свою военную кадриль – метр вперед, полтора метра назад, двадцать пять пленных и три раненых… Для дела «союзников» за то время легло в братские боевые могилы три миллиона этих русских орлов. И теперь, в благодарность за все это, брошенные всеми и всеми преданные, они стояли в далекой Сибири, смыкая свои поредевшие ряды, готовые до конца биться за честь, жизнь и счастье родной страны.

Ведь все это были прямые потомки тех крепких русских людей, наших предков, которые в течение тысячелетней истории бились за русскую землю под Великокняжескими стягами, под Царской хоруговью и под славными Императорскими знаменами. И Россия могла гордиться этой многовековой боевой службой своих сынов: слава ее гремела на весь мир, а трудами и кровью ее армий была образована величайшая в мире Империя, – солнце никогда не заходило на землях Белого Царя.

И останься только Россия и армия верными Ему! Не поддайся подлой измене в черные дни марта 1917 года. Выполни до конца долг свой перед Царем, землей родною и предками своими… Не только история, – история всего мира пошла другим бы ходом.

Но слишком это было не по вкусу всем врагам России, да, видно, и «друзьям» также. Грянули взрывы. Самые ужасные, ядовитые и зловонные удушливые газы были пущены на русскую силу. Опьянили, отравили ее и общими усилиями разгромили. Вместо светлой победы летом 1917 года, которая возвеличила бы здание Российской империи, начался величайший позор и кромешный ад. Страна наша, вся, целиком, начиная от Государя-Мученника и кончая трудолюбивым, скромным и добродушным крестьянином, была предана мировому еврейству на распятие…

Русские никогда, ни на одну минуту не должны этого забывать. Помнили об этом и мы все там, в далекой белой Сибири, в доблестных белых войсках… но без Белого Царя. Час тогда еще не пробил!

Долг свой перед Родиной и предками мы выполняли до конца, – в тяжелом, безрадостном подвиге страданий белые армии боролись до конца за крест против кровавой пентограмы, боролись за Русь и за веру, заслуживая этой борьбой право для своего народа – громко и радостно кликнуть: и за Царя! И тогда победить…

Колонны направились из села Голопуповки к реке Кану. Медленно, со скоростью не более двух верст в час совершалось движение, – вследствие трудных, ненаезженных дорог, также и из-за того, что передовые части и разъезды шли крайне осторожно, нащупывая противника. Около трех часов дня первая колонна завязала бой; красные, имея все преимущества, – и командующий правый берег реки, и богатство в патронах и артиллерии, и, наконец, возможность держать резервы в избах, отогревать их там, – оказывали нам серьезное сопротивление; все первые атаки были отбиты; наши потери убитыми и ранеными росли.

Надо было торопиться с маневром, который был рассчитан на то, чтобы глубоким обходом, крайнего левого фланга большевиков, прорваться через Кан и ударить оттуда им в тыл. Я со штабом от первой колонны поехал вдоль левого берега Кана ко второй, обходной.

Темнело. Местность западного берега реки идет равниной с ложбинами и обрывами, с низким кустарником, засыпанным тогда на полтора-два аршина снегом. С реки и из оврагов поднимался густой зимний туман и медленно, упорно обволакивал всю равнину.

Несколько наших троек и десятка два всадников продвигались в этом тумане почти наугад, без дороги. Целина, глубокий снег и темнота все гуще. Справа редкие звуки выстрелов, слева глубокая, зловещая тишина. Вот в тумане начинают светиться, как мутные пятна масляных фонарей, далекие костры. Все ближе и ближе. Различаем уже группы людей, громаду обоза и массу лошадей.

– «Какая часть? Кто такие?»

– «Сибирские казаки-и-и», – слышится в ответ разрозненный крик с разных мест.

– «А вы кто такие?» – спохватился чей-то голос.

– «Командующий армией».

Останавливаюсь. Подходят ко мне полковники Глебов и Катанаев. Расспрашиваю, в чем дело, почему стоят здесь.

Оказывается, что это все, что поднялось с Иртыша, из Сибирского, Ермака Тимофеевича, казачьего войска; поднялось и пошло на восток, не желая подчиниться интернационалу, власти Лейбы Бронштейна. Здесь и войсковое правительство, и воинские части, разрозненные сотни нескольких боевых полков, и семьи, старики, женщины, дети, и больные, и раненые, и войсковая казна.

Толпа номадов, точно перенесшаяся за тысячи лет, из великого переселения народов. Больше обозов, чем войска. Но все же – бригада набралась и под командой полковника Глебова двинулась на поддержку первой колонны.

Через час примерно я нагнал обходящие части, которые наступали под командой генерал-майора Д.А. Лебедева.

– «Как обстоит дело?»

– «Наш авангард внезапно атаковал красных, те бежали. Деревня занята нашими уже на восточном берегу».

– «Сейчас же усильте