на итальянских дорогах, особенно при переезде между городами – точно каждый из них предполагает свою сетку физических законов и форм априорного опыта. Сан-Микеле в Карминьяно

Одна из самых прекрасных, да что там, великих итальянских (а следовательно, всемирных) картин, «Встреча Марии и Елизаветы» Понтормо, висит в скромной церкви Сан-Микеле на въезде в городок Карминьяно. Он совсем недалеко от Пизы, но до него нужно было еще как-то добраться по знойному, светлому дню.

Сан-Микеле стоит наискосок от бесплатной стоянки, напротив нее – памятник архангелу Михаилу, покровителю городка. Это он провел меня по тихим пустошам Карминьяно, так как, сунувшись в церковь, я увидел людей, слушающих проповедь. Вроде как время обедни. Чтобы не мешать им своей суетой, пошел прогуляться по перепадам между улочками, прижатыми к краю холма. Позже, когда люди стали выходить, я понял, что это не прихожане, но экскурсанты с гидом, которые приехали сюда только для того, чтобы посмотреть диалог двух фигур, в очередной раз воспетых Биллом Виолой, – когда говорят не только глаза, но цвета одежд, складки и особенно руки.

«Встреча Марии и Елизаветы» висит на правой стене от алтаря, никаких капелл или нефов в Сан-Микеле нет, все это единое пространство, стянутое к подсвеченной картине (то ли пятну, то ли окну), написанной на дереве.

Странно оказаться здесь, на краю обрыва, непонятно где, в совершенно пустой церкви – когда гид увел свою группу, Сан-Микеле опустела до какого-то особенного состояния, начавшего сгущаться возле шедевра Понтормо.

Там можно было провести сколько угодно времени, в темном соборе, куда яркое солнце только тактично заглядывает, заполняя дверные проемы контражуром, но меня в этот день также ждали другие работы Понтормо – всего-то в шести километрах от Карминьяно.

Вилла Медичи в Поджо-а-Кайано

«Первая в Италии вилла в стиле Возрождения» окружена двумя кольцами обороны – сначала мощными стенами, густым парком (где-то намеренно диким, где-то демонстративно регулярным с массой подстриженных лимонных деревьев, увешанных увесистыми плодами), а затем не менее густым городком, по невыразительной, ничем не примечательной равнине которого нужно немного пройти к парадному комплексу, ставшему прообразом многочисленных усадеб и загородных домов по всему свету.

Понятно, что когда Джулиано да Сангалло строил для Медичи этот дворец в 1485–1490 годах, вокруг ничего еще не было, лишь дикий лес. Коммуна наросла позже, когда ренессансный фасад «разнообразили» входной группой с витиеватыми лестницами. Ландшафт полностью преображен, хотя вилла Медичи, забравшаяся на торжественный холм и отморозившаяся за стеной, – все еще очевидная отдельность, существующая на своей половине. Вот как комплекс императорского дворца на отшибе Царского Села, как бы спотыкающегося о границу усадебного парка; как переход от улицы к Верхнему парку в Петродворце.

Вход на виллу бесплатный, нужно только дождаться очередного группового сеанса, чтобы проникнуть внутрь. Ждать пришлось минут 15, но я не терял времени зря, обошел виллу со всех сторон и заглянул в «английскую» часть парка с руинами, спрятанными среди деревьев.

Внутри вилла роскошная, прекрасно сохранившаяся и многократно реставрированная. Все комнаты и покои расписаны (некоторые от пола до потолка – картинами на стенах, всевозможными арабесками, гротесками и узорами) и заполнены разномастной мебелью, явно собранной по всяким музейным фондам. Интерьеры выходят весьма подробными, но не жизненными, хотя и оставляющими не мытьем, так катаньем ощущение наполненности без тесноты.

После эффектного фойе сразу же попадаешь в театр, а оттуда – в бильярдную, расписанную под цветущий сад, по которому порхают тутти. Далее камерные комнаты чередуются с залами, обеденные пространства – со спальнями, все это разукрашено эффектными росписями.

Покои самих Медичи начинаются на втором этаже, там, где оформления стен уже не рисованные, но тканые: так больше тепла и уюта, бордовой интимности будуаров и туалетных закутков. Проходя анфиладу за анфиладой, я ловил себя на знакомом ощущении, вынесенном еще из ленинградских музеев советских времен (после этого я ни в пригородных дворцах Санкт-Петербурга, ни в каком-нибудь Летний дворец Петра у Летнего сада более не был), где особенно гордились восстановленными после войны императорскими интерьерами.

Правда там, «у нас», все исполненное уже в другие времена и в иных стилях было с позолотой и обильной рокайльной лепниной, а тут – с каким-то сдержанным достоинством, еще не знающим, в какой можно пуститься распояс, обладая безразмерным практически бюджетом131, но суть у этих этажей с российским богачеством одна и та же.

Кстати, тогдашний тур по дворцам и пригородам Ленинграда, в который меня отец повез после третьего класса (я ж об этом целую повесть написал – при желании поищите в сетевом «Новом мире» повесть «Мученик светотени»), можно вполне посчитать прообразом нынешнего Гранд-тура, выросшего из того самого зернышка во что-то совсем уже феерическое. Только тогда были копии и симулякры, а теперь – сомнительные, но все же подлинники, эйдосы будущих тенденций, оплодотворивших всю последующую историю культуры и цивилизации.

Фреска Понтормо находится в первом же зале второго этажа – в левом люнете. На репродукциях в учебниках и альбомах она взята отдельно от всего остального антуража и поэтому кажется фрагментом небольшой капеллы, ее просторным и пространственным окончанием – идиллия, придуманная Понтормо, запускает ощущение райского сада или, как минимум, свежей, тщательно подстриженной лужайки, коих теперь в Тоскане великое множество, чуть ли не на каждом окультуренном шагу.

Дыхание композиции Понтормо такое размеренное и спокойное, что, будучи помещенной в альбом, она отстраивает и все прочее бумажное пространство книжных полей и соседних репродукций, попадающее под ее мощнейшее излучение.

В реальности же входишь в огромный «бальный» зал, похожий на тронный или торжественно-приемный, снизу доверху расписанный монументальными стенными картинами, перемежающимися рисованными рамами с гротесками и промежуточными изображениями. От пола до потолка по стенам стелются изощренные многофигурные композиции, тогда как шедевр Понтормо с тенью круглого окна посредине «засунут» в люнет под самым потолком.

Больше всего в этом пространстве приложил руку Андреа дель Сарто, что тоже не комар чихнул, а Понтормо сделал всего лишь один люнет на не главной стене с тремя окнами – то есть совсем уже наверху, из-за чего, несмотря на сочетание искусственного и естественного света, Вертумна и Помону как следует, без искажений, не разглядишь.

Реальность часто расходится с предощущением – мне-то всегда казалось, что я знаю, как фреска Понтормо размещена и воздействует, а на самом деле это даже не одна десятая огромного цикла росписей, в котором она могла бы и потеряться, если ее специально не искать.

То есть я зашел и сразу увидел, сразу бросилась в глаза, а вот экскурсанты, бродившие со мной по дворцу (конечно, в нынешнем понимании это уже не вилла, но целое посольство), ходили