Удивительное дело: когда стоишь в плену у полиции, голый, дрожащий и напуганный, мысли настраиваются на философский лад. Если бы меня незадолго до этого спросили, как я отношусь к полицейским, схватившим меня, я бы сказал: ненавижу. Они бессердечные трусы, хуже того, предатели рода человеческого, защищают интересы властей и коррумпированных богатеев от простых смертных вроде меня. Я видел их с самой жестокой стороны, видел, как они явились на мирную протестную демонстрацию в обличье суперсолдат из фантастического фильма, видел, как они пускают в ход нелетальное (может быть) оружие против несчастных перепуганных людей и смешивают их с грязью.

Но сейчас, в холодной комнате, стояли друг против друга две группы обыкновенных людей, одни голые, другие в нелепых хэллоуинских костюмах, и ни одной живой душе не хотелось здесь находиться. Мы вопреки своей воле исполняли роли, назначенные нам неким сумасшедшим режиссером под названием «система». Я видел, что все находящиеся в комнате копы охотно свалили бы куда-нибудь подальше, занялись любым другим делом, только бы не торчать здесь. Но им приходилось заглядывать нам в задницы и готовить нас к рассадке по клеткам.

В один особенно напряженный момент мне захотелось натянуть белье, подойти к ближайшему полицейскому и сказать: «Слушайте, ребята, хватит валять дурака», и мы смогли бы поговорить как нормальные люди, живущие в одном и том же городе и страдающие от одних и тех же проблем. Может быть, у этого копа есть дети, которым под угрозой выселения приходится выплачивать студенческий кредит в четверть миллиона баксов. А может, он сам, молодой парень, вынужден жить с родителями и копить деньги на погашение кредита.

Но заветный миг подошел к концу. Нашу одежду тщательно ощупали и перетрясли, после чего разрешили облачиться в нее. И опять заковали в наручники. Я тихо молил всех богов, чтобы на меня не надевали ножные кандалы, и уже было подумал, что избежал этой участи, как вдруг коп, принимавший меня, вспомнил, что ноги у меня были связаны, и потянулся к поясу.

— Не надо, — взмолился я. — Это совсем не обязательно.

Он сделал вид, будто не слышит, схватил меня за ногу и начал стягивать пластиковой лентой.

— Послушайте, уважаемый. — Я откровенно подлизывался, скулил и ненавидел себя за это. — В этом нет никакой нужды.

Он поднял на меня глаза и хмыкнул.

— Раз тебя заковали, значит, заслужил. Не мое дело разбираться, пора тебя расковывать или не пора.

Я крепко зажмурился. Этот тип не имел понятия, за что меня заковали, но, на его взгляд, если заковали, значит, было за что. Том давным-давно ушел, и инспектор, спасший меня, тоже. Я представил себе, как тащусь в ножных кандалах в суд, предстаю перед судьей, и мне отказывают в освобождении под залог, потому что я опасный преступник, которого следует держать связанным по рукам и ногам.

Я заковылял из конторы в главное здание. Огромное помещение было сплошь уставлено клетками, между которыми, насколько хватало глаз, тянулись коридоры. Клетки были сделаны из металлической сетки, натянутой на железные шесты, а шесты эти через равномерные промежутки привинчивались к полу и потолку, разделяя пространство на крохотные курятники. Каждая клетка запиралась на электрический замок, внутри на самом виду стоял биотуалет и сидели мрачные узники. Мужчин держали по одну сторону центрального прохода, женщин — по другую.

Копы разводили нас по клеткам, строго следуя инструкциям, поступающим с экранов упрочненных, тактических карманных компьютеров. По-моему, тактические модели — самое скучное направление современной технической моды. Некоторых пленников запихивали в битком набитые клетки, другие же оказывались чуть ли не в одиночестве. Несколько клеток стояли пустыми. Трудно сказать, каков был алгоритм нашего распределения, но его создателям явно не откажешь в чувстве юмора.

Я очутился в полупустой клетке и порадовался, что руки у меня скованы впереди, потому что сумел наконец отлить мочу, которая уже несколько часов рвалась на свободу. Уселся на открытый всем взглядам унитаз, сгорбился, чтобы хоть как-то укрыться, потом, повозившись, натянул трусы и штаны.

В следующие несколько часов клетка заполнилась. Да-да, часов, вы не ослышались. Время потекло дальше. Кажется, мы проторчали тут целый день, хотя трудно сказать, ведь дневной свет сюда не пробивался, а часы и мобильники у всех отобрали. Я познакомился кое с кем из своих соседей. Один парень попробовал включить «народный микрофон» и произнес небольшую речь о том, какая это подлость — держать нас за решеткой, а заодно призвал копов соблюдать закон и разрешить нам положенные телефонные звонки, накормить и дать воды. Из других клеток ему ответили аплодисментами, а полицейские сделали вид, будто не слышат.

Время текло, как липкая патока.

* * *

В тюрьму то вводили новых пленников, то выводили, и это тянулось так долго, что я перестал обращать внимание. Я проголодался, хотелось пить, унитаз переполнился и мерзко вонял, из него сочилась тошнотворная химическая жижа, из-за которой свободного места в камере стало еще меньше. Через какое-то время я заметил, что вокруг стало тише и просторнее. Уходило больше народу, чем приходило. И они уже не возвращались. Значит, куда-то их все-таки уводят, возможно, разрешают позвонить по телефону и встретиться с адвокатом.

Наконец пришли и за мной. Копов было двое. Один разрезал мне пластиковые стяжки на ногах, чтобы я мог идти. Проходя по коридору, я заметил, что почти все ближние к выходу клетки стоят пустые. Внутри шевельнулась надежда, вспыхнула искрой где-то в животе среди голодного урчания и липкой жажды.

Мы пришли в ту же контору, где меня обыскивали. Женщина-полицейский, немолодая чернокожая, снова сняла у меня отпечатки пальцев, всмотрелась в экран, что-то напечатала, ничего мне не сказала. Это и к лучшему, потому что я постоянно забывал, что не должен говорить ничего, кроме одной фразы: «Я требую присутствия адвоката».

Она кивнула своим подчиненным, те взяли меня под руки, повели к двери и вытолкнули наружу. Я очутился под холодным серым небом, под моросящим дождичком. На другой стороне улицы стояли тысячи демонстрантов с плакатами и что-то скандировали. Полицейские подвели меня к обочине и отпустили.

— Свободен, — сказал один.

— Чего? — не понял я.

— Иди, — сказал другой. — Свободен.

— А как же обвинения?

— Какие еще обвинения? Хочешь, чтобы мы тебя в чем-нибудь обвинили?

После всего пережитого меня просто отпускают на все четыре стороны. В глубине души мне хотелось воскликнуть: «Нет уж, предъявите мне обвинения, как положено. Иначе какого черта вы меня держали? Это что, незаконный арест?»

Демонстранты по ту сторону улицы были страшно злы. Теперь я понимал почему.