Паршиво. До паршивого паршиво.

Ладно, последняя камера осталась. Тоже закрытая, тоже с каракулей на двери, разве что немного иной по очертаниям, но, в принципе, можно даже и не заглядывать… Выбираться… Надо отсюда выбираться, Алекс, надо…

Неожиданно в зарешёченном окне возникло худое бледное лицо девушки лет двадцати пяти, частью закрытое спутанными волосами.

– Кто здесь? – прошептала она, слепо глядя по сторонам…

Не видит? Хотя да, вокруг же темнота – это я почему-то всё более-менее вижу, а она наверняка нет…

Язык английский, акцент янки. Американка?

– Ты не из этих, – прошептала девушка. – Выпусти меня отсюда.

Ну уж нет, подруга. Балласт мне сейчас совсем ни к чему…

Я по возможности бесшумно двинулся вперёд – проход в конце коридора открыт…

– Ты, вонючий сукин сын, – неожиданно зашипела пленница. – Только попробуй просто свалить, и я заору так, что сюда сбегутся уроды со всего корабля! Вытащи меня отсюда, живо!

Однако… А девчонка не промах… Сохранить рассудок и злость в таких условиях? Неплохо-неплохо… Наверняка из новеньких, что ещё не успела сломаться…

Но крики мне сейчас действительно ни к чему. А вариант с тем, чтобы тихо завалить девку, чтобы не шумела, даже не рассматривается – это не в моих правилах.

Шагнул к двери и негромко произнёс почти в самое лицо пленницы:

– А почему бы мне тебя просто не прикончить, дорогая?

Девушка от неожиданности отскочила в глубь камеры, но затем вновь рванула к двери и вцепилась пальцами в решётку.

– Тоже неплохо, – криво улыбнулась она. – По крайней мере, быстро.

Я наградил пленницу тяжёлым взглядом, пару секунд подумал… А затем с лязгом отодвинул наипростейший, но тяжёлый запор. Стальная дверь со скрипом открылась, и я включил фонарик, направив сноп света в сторону.

– Держи. И держись рядом. Только под ногами не путайся.

Ой дурак же ты, Алекс, ой дурак… Сдохнешь ведь когда-нибудь из-за этой своей дурости… И никакие самовнушения, что, дескать, чтобы не предали тебя – нужно предать первым, не помогут…

Всё равно ты так никогда не сможешь сделать.

Протянул фонарик рукоятью вперёд, стараясь не светить на своё лицо. Не из соображений паранойи, а чтобы не сбить невесть откуда взявшееся ночное зрение.

– С-спасибо… – тихо произнесла освобождённая, принимая из моей руки фонарик.

Потом меня будешь благодарить, когда (про «если» лучше даже не думать) отсюда выберемся. А сначала…

– Можешь сказать, что здесь происходит? – спросил я, минуя выход и не услышав шипения закрывающейся автоматической двери, как немного опасался. – Только покороче.

– Это какие-то сектанты, – голос девушки слегка дрогнул. Она шла, стараясь светить фонариком не мне в спину, а исключительно себе под ноги. Разумно, да… – Они поклоняются Кровавой Богине. Это…

– Я знаю, кто такая Доарликуэ, поэтому мне это неинтересно. А интересно мне, что здесь произошло от силы день-два назад, когда корабль превратился в скотобойню.

– Я… я не знаю, что именно произошло… – в голосе бывшей пленницы прорезался сарказм. – Я ведь сидела в клетке, получила на руку письмена и уже готовилась сдохнуть во славу Даорликуэ, но тут… Начался шторм. Потом… Потом, кажется, были выстрелы и взрывы. А потом… Потом началось.

– Началось – что?

– Безумие. Настоящее безумие. Сектанты начали убивать друг друга. Жестоко убивать. Вырубился свет. Но крики и выстрелы никуда не делись. Убили нескольких пленниц, которые сидели в соседних камерах… – голос девушки сорвался. – Но меня не тронули. Кто-то стоял около двери, смотрел на меня… Было темно, но я знаю, что из темноты на меня кто-то смотрел. И решал. Жить мне или умереть. Это место и раньше было адом, но сейчас мы спустились на самое дно Преисподней…

– Поэтично, – ровным тоном произнёс я, не останавливаясь и не оборачиваясь назад. – Как ты во всё это влипла?

– Мы вели раскопки на одном из островов… Потом нагрянули пираты. Потом что-то нам вкололи, и затем я очнулась здесь, в камере. И даже не знаю, сколько я тут уже…

– Понятно, – но на самом деле мне было ни хрена непонятно. – Теперь молчи, а увидишь какое-нибудь движение – сразу же гасишь фонарь и прячешься. Поняла?

– Поняла.

Ну, вот и славненько, люблю сообразительных девочек…

Чёрт, Алекс! Нет, Вайс! Какого хрена ты творишь? Кому ты позволяешь быть за твоей спиной? Правильно! Тому, кого ты вообще не знаешь! Тебе мало Локхарта и всего, что было до него? Мало, да? Ты же просто-напросто напрашиваешься – ну, подставьте меня! Ну, ударьте в спину! На словах я – наёмник крутой, а на деле – дурак простой.

Ты же не армия спасения, Вайс! Там какого же рожна ты нацепил на себя эту обузу? Испугался, что она действительно бы заорала? Да и пёс с ними, с криками, – на «Арктике» и так уже очень шумно, а при тебе оружие и гранаты. Прорвался бы, как прорывался всегда и везде.

Так в чём же дело? Так почему же? Почему?!

Почему. Ты. Делаешь. Глупости?

Потому что до сих пор пытаешься, несмотря ни на что, верить в людей и людям? Пытаешь жить по совести? Эх, ты…

Эх, я. Но я не могу иначе.

– Благие намерения, – Коннорс шёл рядом со мной, заложив руки за спину. – Снова благие намерения. Думаешь, на этот раз всё будет иначе? Вряд ли. Ты ведь часть той силы, что вечно хочет добра, но творит…

Я не слушаю тебя. Я не слушаю тебя. Я не слушаю тебя.

Новая дверь. Да когда же уже кончатся все эти двери и коридоры? Не «Титаник» ведь, небольшой корабль, в принципе…

Открываю дверь, и по глазам тотчас же ударяет хоть и неяркий, но неприятный после сплошной темноты электрический свет.

По ту сторону – средних размеров просторный зал, уставленный манекенами и какими-то коробками…

Манекенами? Твою мать, манекенами…

Их много – десятка два или даже три. Они стоят рядами вдоль стен, «лицами» к центру. На пластиковых подобиях человеческих тел была натянута одежда, преимущественно женская одежда…

Но главное – на их головах грубо прикреплены куски самой настоящей человеческой кожи. Сморщенной, как будто бы высохшей, но, без сомнения, настоящей. У каждого из манекенов она закрывает лишь половину «лица», а сверху падают сухие и блеклые волосы. Тёмные, светлые, русые, рыжие. Длинные и не очень. Правые руки матово поблёскивают телесного цвета пластиком, а вот вместо левых – иссохшиеся мумифицированные культи с судорожно сжатыми костлявыми пальцами.

На той стороне – выход. Прямо перед ним тело очередного «джейсона». Явно непростого «джейсона». Вместо длинного светлого плаща – грубое подобие бронекомбинезона из множества металлических и керамических плит разного размера и очертаний. На голове непривычная уже пейнтбольная маска, а шлем с тяжёлым глухим забралом и смотровой щелью из толстого бронестекла. Рядом валяется пулемёт – кажется, «миними».