Рассвет разгорался, долгий, немыслимый, будто затянувшаяся агония.

Сумеречная красно-коричневая равнина, пересеченная цепью пологих холмов, притихла под низким, давящим небом.

Собирался дождь. В прорехах между облаками, гонимыми «верхним» ветром, еще проглядывал пухлый шар газового гиганта, вокруг которого вращалась планета. Испускаемый им отраженный свет был холодным — согреть землю могло лишь солнце, но краешек светила едва проклюнулся в прослойке чистого неба у горизонта, а ОН висел в небесах постоянно. Его призрачное, неживое сияние не грело, а лишь разгоняло сумерки, не позволяя кромешной тьме завладеть землей, — наверное, поэтому каждый рассвет на планете казался именно таким: невыносимо долгим.

Лиза стояла на обрывистом краю прибрежного холма. Ей нравился долгий рассвет, хотя у человека, не прожившего тут всю свою жизнь, подобная феерия кровавых красок наверняка бы вызвала гнетущее чувство обреченности.

Начал накрапывать мелкий дождь. Посмотрев на небеса, с которых всю ночь, пронзая облака, падали звезды, она зябким движением поправила одежду, и мягкая ткань беззвучной волной обняла тело, скрыла фигуру девушки в своих складках, сразу же лишив ее индивидуальности. Теперь на краю обрыва стояло некое закутанное в ниспадающую хламиду существо. Плотный капюшон, скрывший прическу и затенивший черты лица, придавал ее фигуре еще большую таинственность и как бы завершил эту трансформацию безликости.

Она смотрела на горизонт, где разгорались краски наступающего дня, и вспоминала недалекое прошлое, то самое прошлое, в котором она была воином и сражалась на одном из этих холмов, едва не отдав свою душу дьявольским механическим созданиям, которые пришли с соседнего материка накануне дня ее нового рождения

Сейчас она уже не могла вспомнить, сколько раз рождалась и взрослела в ледяной тиши Храма.

Цепь реинкарнаций добавила ей с десяток боевых имплантов, дополнивших строение тела, и это неизбывное, непреходящее чувство холодной, пустой тоски, поселившейся в душе.

Никто не мог осудить ее за то, что теперь она избрала новый жизненный путь. Лиза мысленно повторяла себе эту фразу вновь и вновь, будто оправдывалась перед невидимым оппонентом за собственное осознанное, вымученное решение.

Убивать можно до бесконечности, но есть ли в этом смысл? Ненависть к чужим, такая горячая, гулкая, тоже, оказывается, имеет свой предел. Она не затухает со временем, но трансформируется в это непонятное чувство сосущей пустоты, бессмысленности…

Иногда она злилась сама на себя за подобные мысли, с тоской вспоминая те дни, когда ярость являлась единственным мерилом жизни, делая существование простым и понятным…

Что мешало ей оставаться воином?

Глаза Лизы блеснули под тенью капюшона.

Странный, непонятный человек несколько месяцев назад спас ее от Фагов. Он пробыл с ней совсем недолго, но успел разбудить что-то древнее, давно потерянное, дремлющее в груди. Он не преклонялся перед богом и задавал вопросы, на которые не было ответов в этой реальности.

Она смотрела на него сначала глазами старухи, потом маленькой, не помнящей себя девочки… и вот она выросла. ОН вернул ей память, отданную на хранение в момент реинкарнации, заставил быстро повзрослеть ее тело, чтобы она могла вновь вступить в схватку с ЕГО врагами, но сколько ни молила Лиза, ОН не смог дать ей ответ на этот вопрос:

«Что такое Любовь?»

Она еще стояла, в глубокой задумчивости глядя на слоистую структуру угрюмых облаков, когда привычные звуки рассвета нарушил идущий издалека басовитый гул.

Лиза не вздрогнула, не испугалась, не напряглась — она просто повернула голову, и мгновенно блеснувшая догадка тут же превратилась в абсолютную уверенность.

Высоко над холмом, в хмурых небесах, по которым ветер гнал косматые тучи, наметилось легкое зарево, словно солнце пыталось встать в неурочном месте, проклюнувшись совсем не там, где ему положено сиять.

Падучая звезда появилась неожиданно и эффектно — прорезав клубящуюся гряду облаков, в хмурую прослойку сумерек между небом и землей ворвался ослепительный, роняющий капли раскаленной ауры шар. Он пронесся, чертя ниспадающую дугу, от далекой линии горизонта к чернеющей за холмами кромке синего леса, потом затормозил, поджидая оставленный далеко позади звук, а когда тот накатился, ударил по земле, поднимая с нее тугой воздушной волной мелкий мусор и водяную взвесь, ослепительная аура вокруг корабля потускнела, и он предстал во всей красе своих форм — серый, слегка серебрящийся, обтекаемый, с тремя расположенными под углом в сто двадцать градусов выступами ходовых двигательных секций.

Сейчас плазмогенераторы корабля уже отработали свое, он снижался, опираясь на два коротких, скошенных крыла, под которыми угадывались выступы турбин.

Лиза спокойно наблюдала за его снижением. Если это прибыл очередной Фаг, то ему лучше не приближаться к ней.

Ее рука скользнула под ниспадающие складки одежды, извлекла из невидимого внутреннего кармана что-то маленькое, холодно и неприятно блеснувшее в свете занимающегося утра. Откинув капюшон, она одним точным движением оголила участок шеи в том районе, где начинался затылок, тонкие пальцы раздвинули края неприметного бескровного надреза на коже, и маленький предмет вошел в предназначенное ему гнездо с едва слышным звуком щелкнувшего фиксатора.

Медленная дрожь проскользнула по мышцам девушки. Кожу едва заметно пощипывало — менялся электрический потенциал некоторых клеток.

Она ощутила легкое головокружение. Затем признаки дурноты исчезли так же внезапно, как появились, — сработали встроенные биологические схемы контроля. Ее организм активировал их на уровне инстинктов.

Корабль садился. Он исчез из поля зрения. Лизу это не устраивало, она хотела видеть его, и поэтому пошла вперед, рукой раздвигая ветви кустарника, растущего по склону холма.

Ее движения были спокойными, четкими. Никакой дрожи, перевозбуждения мышц, невроза. При использовании имплантов это недопустимо, биологически совместимые системы не выносили излишка адреналина в крови, и его выброс в такие моменты подавлялся.

Холодное, фактически отрешенное спокойствие в бою плюс способность к реинкарнации — вот что позволило остаткам людей выжить и делало их тем противником, на которого иные Фаги опасались нападать без десятикратного перевеса.

Ненависть людей была холодна, как лед, и она оставляла после себя лишь мертвую материю.

Фаги боялись людей и не представляли, что сила — это лишь тень, оборотная сторона слабости. Побеждая в бою, люди отдавали на заклание богу нечто гораздо более ценное, чем приобретаемое хладнокровие и биохимические преимущества, — данный обмен был неадекватен, хотя мало кто из ныне живущих подозревал, что в прошлом их первые сущности были способны на какие-то утраченные ныне чувства.

* * *