Сейчас, в преддверии ночи, наступила передышка. Дусев понимал, что бесконечное битье только притупит сознание Корозова, — он перестанет ощущать боль и замкнется окончательно. Так не годилось.

Находясь в отдельной комнате, Папа, не раздеваясь, лежал на диване. Заложив руки за голову, смотрел на лампочку на потолке. Раздумывал, когда к нему без спроса ворвался подручный, стоявший на стреме во дворе. Недовольно повернув к парню тяжелое лицо, Дусев нахмурился. А подельник поспешно, заикаясь, заговорил:

— Папа, там к тебе, ты не поверишь, собственной персоной, сама рвется!

Сообразив, что к нему кто-то прибыл, он не успел ничего спросить, как на пороге возникла худенькая стройная фигурка. Рукой решительно отодвинула подельника, и Папа увидал улыбающееся лицо Александры. Не поверил собственным глазам. Ее искали по всему городу, с ног сбились, а она сама явилась! И все такая же изящная и красивая во всем черном. В голову Папе ударил хмель. Он вскочил с дивана.

Шагнув к нему, Александра неожиданно всем телом крепко прижалась, прошептала. И даже не прошептала, а проворковала таким привычным завораживающим голосом:

— Я так по тебе соскучилась, Папочка, прости меня, непутевую! Я виновата перед тобой, я знаю, но я хочу загладить свою вину. Я вернулась к тебе не пустая. Я привезла к тебе тех, кого ты ищешь. Я постаралась для тебя.

Бочком-бочком подручный вышел вон, видя, как страшный и непоколебимый Папа стал таять на глазах. А Дусев, ошеломленный и обезоруженный ее воркованьем, только и смог произнести:

— Я искал тебя, Александра.

Еще плотнее прижавшись к нему, почувствовав, что он не отталкивает ее, она восприняла это как добрый знак для себя. Стало быть, Папа рад был встрече и воспринимал ее слова так, как она хотела. Александра опять прошептала:

— Я знаю, Папочка, и я тоже искала тебя. — И, чтобы предупредить все его вопросы, которые могли быть совсем нежелательными сейчас, она сходу стала загружать его мозг своей информацией, говоря: — Я знаю, что у тебя Корозов и ты ищешь его жену. Я так рада, что он наконец у тебя! Это ужасный человек! Я столько от него натерпелась. Я привезла его жену, Папочка. Я нашла ее для тебя. Это было нелегко. Я никогда не могла подумать, что ее захватил Кагоскин. А ведь он чуть раньше хотел взорвать ее в квартире, чтобы оставить тебя с носом. И это его люди стреляли в тебя из машины Корозова. Он предал тебя, Папочка. А ты всегда доверял ему, ты даже мне не доверял так, как ему.

Поежившемуся от этих слов Александры Дусеву нечем было крыть, ибо она попала в самую точку. Она продолжала:

— Я привезла к тебе и Кагоскина. Доверяй и дальше ему, Папочка, пока он сам не вонзит нож тебе в спину или не наберет в шприц яду!

Сказала язвительно, отчего на тяжелом монолитном лице Дусева задергались мышцы. Он словно почувствовал себя виноватым перед Александрой. Ведь она когда-то намекала ему, что Кагоскину доверять опасно. Но он отнес это к обычной антипатии. А получилось, что бабье чутье оказалось верным. Выходит, не всегда справедлива поговорка: послушай бабу и сделай наоборот.

Продолжая прижиматься к Папе, Александра повернула голову к двери, воркуя:

— Пошли, посмотришь на них. — И потянула его за собой.

Молчком выйдя из своей комнаты в полутемный коридор, Дусев увидал Ольгу и жалкого, как побитого пса, Кагоскина. А за их спинами подручного Александры.

При виде лекаря все внутри у Папы закипело, белки глаз покраснели, застучали зубы от злости. Кагоскин знал, что означал для него такой взрыв гнева, — это был предвестник смерти. Его смерти. Кагоскин даже увидел, как она приближалась к нему с косой, в белом саване и с лицом Папы. Но врач не хотел умирать, больше всего на свете в эти секунды он хотел жить. Ноги его подкосились, он упал на колени, губы задрожали. Он не услышал, как стоявшая рядом с ним Ольга громко засмеялась, и не увидел, как Папа метнул взглядом и показал пальцем на дверь в пристроенную комнату, где находился Корозов, властно приказав:

— Туда!

Толкая Ольгу, подручный Александры впихнул ее в комнату к Глебу. Кагоскин хотел произнести хоть какие-то слова в свое оправдание, но они никак не приходили в голову — ужас сковал его.

Схватив лекаря за горло, Дусев сильно сдавил. Лицо стало серым от злости. Кагоскин задохнулся. Глаза застыли и помертвели. Папа отпустил и зло усмехнулся:

— Ты думаешь, отделаешься такой легкой смертью?! Жаба!

Однако Кагоскин вообще не думал о смерти — он рвался к жизни. И он выпалил первое, что пришло на ум. Плохо соображая, что говорит, он надеялся разрушить иллюзию Папы в отношении Александры, вбить между ними клин, а стало быть, найти лазейку для себя. Не узнавая собственного голоса, произнес:

— Папа, не верь ей, она сучка, она была моей любовницей!

Осекшись, Дусев направил тупой взгляд на Александру, выпятив тонкие губы. Но та мгновенно справилась с обстоятельствами. Дико сверкнули ее красивые глаза, и голос прозвучал усмешливо и презрительно:

— Врешь, лекарь! Папочке врешь — надеешься, что он поверит! За лоха Папочку держишь?! — Уверенный ледяной тон окатил Кагоскина с ног до головы.

Все внутри у врача оборвалось. А Папу такой голос успокоил. К тому же в глазах Александры он увидал святую невинность и преданность.

— Врет он, Папочка! — спокойно сказала она. — Это он хотел, чтобы я стала его любовницей. Втайне от тебя. Обещал осыпать дорогими монетами!

Одно упоминание о монетах привело Дусева в состояние неистовой ярости — он взбеленился:

— Монеты захотел, жаба, мои монеты! — Неровная кожа лица пошла буграми.

Видя, что попытка убрать со своего пути любовницу Папы и выкарабкаться самому провалилась, что Александра переиграла его, Папа поверил ей, а не ему, Кагоскин задрожал острым подбородком. Как он мог упустить из вида, что Папа всегда верил ей больше, чем она того заслуживала! Его близко посаженные глаза стали наполняться слезами, как бывало давно, когда он был еще маленьким и пускал слезу по всякому поводу. Вытянув вперед длинное лицо, униженно попросил:

— Прости, Папа! Прости!

Когда бешенство овладевало Дусевым, он был неуправляемым. В такие минуты от него надо было находиться дальше. Сейчас были именно такие минуты. Он выхватил из-за пояса своего подручного, стоявшего у двери в комнату Корозова, пистолет, упер ствол в лоб Кагоскину под его чубчик, который торчал, как гребешок у петуха в курятнике.

— Я тебя прощаю, жаба! — сказал и нажал на спусковой крючок. — Надеюсь, и Бог тебя простит! — Сделал паузу. — Если хорошо попросишь его там!

Выстрел прозвучал глухо. Голова Кагоскина откинулась назад, тело качнулось и завалилось набок. Папа минуту посмотрел на мертвое тело, сверля его взглядом, отбросил пистолет и распорядился:

— Убрать!

Тело врача подхватили и оттащили от ног Папы. Налитые кровью глаза Дусев повернул к Александре и неожиданно хрипловато напористо спросил: