Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ответ я могу только простонать. Хана выпрямляется и с облегчением выдыхает.
— Слава богу, — Хана говорит шепотом, вид у нее испуганный. — Ты лежала так тихо, я даже подумала, что ты… что они… — У Ханы срывается голос. — Как ты себя чувствуешь?
— Дерьмово, — каркающим голосом говорю я.
Хана морщится и смотрит через плечо. За дверью мелькает чья-то тень. Ну конечно — за Ханой приглядывают. Либо за мной установлено круглосуточное наблюдение. Видимо, и то и другое.
Ну хоть голова уже не так болит, правда, теперь боль переместилась в плечи. Я все еще плохо соображаю, поэтому сначала пытаюсь лечь поудобнее и только потом вспоминаю тетю, Рейчел, капроновую веревку и сознаю, что руки у меня привязаны к спинке кровати над головой. Я как будто возношу молитву Всевышнему. Возвращается злость, а за ней волна паники — тетя сказала, что процедуру перенесли на утро воскресенья.
Я поворачиваю голову. Сквозь тонкие пластиковые жалюзи пробивается солнечный свет, в его лучах летают пылинки.
— Который час? — Я пытаюсь сесть, но веревка впивается в запястья, и я вскрикиваю от боли.
— Успокойся. — Хана прижимает меня к подушке и не дает вывернуться. — Сегодня суббота. Три часа дня.
— Ты не понимаешь, — слова скребут по горлу, как колючая проволока, — завтра они заберут меня в лаборатории. Они перенесли процедуру…
— Знаю. Я слышала, — Хана пристально смотрит мне в глаза, словно хочет донести взглядом что-то важное. — Я пришла сразу, как только смогла.
Даже эта слабая попытка вырваться от Ханы забирает у меня последние силы. Я откидываюсь на подушки. Левая рука совсем затекла за ночь, теперь и все тело начинает терять чувствительность, меня как будто льдом обложили. Бесполезно дергаться. И надеяться не на что. Я потеряла Алекса навсегда.
— Как ты узнала? — спрашиваю я Хану.
— Все об этом говорят.
Хана встает с кровати, идет к своей сумке и достает из нее бутылку с водой. Потом она возвращается и садится возле кровати, так что наши глаза оказываются на одном уровне.
— Попей, — говорит Хана, — станет лучше.
Она подносит бутылку к моим губам и поит, как ребенка. Это неловко, но мне плевать.
Вода тушит «пожар» в горле. Хана права, мне становится лучше.
— Они знают… Что они говорят? — Я облизываю губы и смотрю за плечо Ханы, тень по-прежнему у двери, я различаю на ней полосатый передник. — Они говорят — кто?
— Не будь такой упрямой, Лина. Лучше скажи сама, рано или поздно они узнают, кто тебя инфицировал.
Этот спич явно рассчитан на тетю Кэрол, Хана произносит его нарочито громко, а сама в это время подмигивает мне и незаметно качает головой. Значит, Алекс в безопасности. Возможно, у меня еще есть надежда.
«Алекс» — одними губами беззвучно произношу я для Ханы, а потом просто дергаю подбородком в ее сторону. Я надеюсь, Хана поймет: мне надо, чтобы она нашла его и рассказала о произошедшем.
Глаза Ханы вспыхивают, с губ слетает последний намек на улыбку. Легко предположить, что она намерена сообщить мне плохие новости. Все так же нарочито громко и четко она говорит:
— Ты не только упряма, Лина. Ты — эгоистка. Если ты им все расскажешь, возможно, они поймут, что я здесь ни при чем. Мне не нравится, что ко мне приставили круглосуточную няньку.
Я падаю духом — конечно, они следят за Ханой. Должно быть, они подозревают, что она каким-то образом причастна к тому, как я заразилась, или обладает какой-нибудь информацией.
Пусть это эгоистично, но в данный момент я ей не сочувствую и даже не ощущаю вину за то, что у нее из-за меня проблемы. Все, что я чувствую, — это горькое разочарование. Если я попытаюсь через Хану передать весточку Алексу, его тут же арестуют. А если они узнают, что он на самом деле неисцеленный и помогает Сопротивлению… До суда дело вряд ли дойдет. Его сразу казнят.
Должно быть, Хана видит по моему лицу, что я чувствую.
— Мне жаль, Лина, — теперь уже шепотом говорит она, — ты знаешь, если бы я могла, то помогла бы.
— Да уж, помочь ты не можешь.
Я сразу сожалею, что сказала это. Хана выглядит ужасно, так же ужасно, как я себя чувствую. Глаза у нее припухли, нос красный, как будто она недавно плакала. И она явно примчалась сюда, как только узнала, что со мной случилось. На ней растянутая майка, в которой она обычно спит, плиссированная юбка и кроссовки. Понятно, она надела первое, что попалось под руку.
— Прости, — говорю я, — не хотела тебя обидеть.
— Все нормально.
Хана встает и начинает ходить взад-вперед по комнате, она всегда так делает, когда пытается что-то придумать. На секунду, на долю секунды я почти сожалею о том, что встретила Алекса. Если бы можно было отмотать лето к началу, когда все в моей жизни было просто и ясно, или даже еще дальше к прошедшей осени, когда мы с Ханой совершали свои обычные пробежки к Губернатору и готовились к экзамену по математике, а дни по принципу домино приближались к моей процедуре.
Губернатор. Там меня в первый раз увидел Алекс, там он оставил мне записку.
И тут меня осеняет.
— А как там Аллисон Давни? — как можно непринужденнее интересуюсь я. — Она не хочет зайти попрощаться?
Хана резко поворачивается в мою сторону. Имя Аллисон мы использовали, когда надо было упомянуть Алекса в телефонном разговоре или в электронной почте. Хана хмурится.
— Я не смогла с ней связаться, — осторожно говорит она.
А глазами как бы добавляет: «Я же тебе все объяснила». Я взглядом прошу Хану довериться мне.
— Было бы приятно повидаться с ней до процедуры. — Я надеюсь, тетя подслушивает и воспримет это как знак моего смирения с тем, что процедуру перенесли. — Потом все будет уже иначе.
Хана пожимает плечами и разводит руки в стороны: «Что я могу тут сделать?»
Я вздыхаю и вроде как меняю тему разговора, хотя сама иду к намеченной цели.
— Ты помнишь уроки мистера Райдера? В пятом классе. Как мы все время обменивались записками?
— Да-а.
Хана все еще ничего не может понять; похоже, она начинает волноваться, что после удара по голове я стала плохо соображать.
Я снова вздыхаю, как будто на меня нахлынули воспоминания обо всем хорошем, что связывало нас с Ханой.
— Помнишь, как он поймал нас и рассадил в разные концы класса? Каждый раз, когда мы хотели что-то сказать друг другу, мы шли к пустому цветочному горшку, «поточить» карандаш, а сами оставляли там записки. — Я заставляю себя рассмеяться. — Как-то я точила карандаш целых семнадцать раз. А мистер Райдер так ничего и не заподозрил.
В глазах Ханы загорается огонек, она настораживается, как олень, который прислушивается, не идет ли по его следу хищник.