Это был полный крах. Или, выражаясь языком журналистов, скандальная сенсация. Ухвати сенсацию за хвост, обнародуй в числе первых — и твоя газета с лёгкостью обойдет конкурентов, а блестящая карьера певца неумолимо покатится под откос. Рухнет, как башня при землетрясении в двенадцать баллов.

Размышлять о землетрясениях и башнях Грандиозу было недосуг. Он, похоже, решил окончательно всех убедить, что вместо медового тенора у него расстроенная волынка, и затянул арию сначала, чем вызвал новый всплеск народного гнева.

— Прав был Звездный Пилигрим! — Взвился над сидениями худой усатый чиновник с моноклем. — Этот тип жулик! Его пение сплошной обман!

— Послушаем, что он запоёт, когда люди потребуют назад свои кровные денежки, — вполголоса проговорила Юлиана.

Расслышав ее высказывание среди всеобщего гама, чопорная дамочка рядом ниже поспешила озвучить свежую идею. Визгливо скандируя: «Верните деньги за билеты!», — она вскочила с места и в попытке покинуть галёрку чуть не вынесла дверь.

Пока ярус пустел, Киприан с убийственным спокойствием разгибал пальцы:

— … Три, два, один. Мотор!

На подмостки, как по волшебству, вывалилась уменьшенная копия Грандиоза. Та же красная физиономия, комплекция один в один. Разве что ростом двойник не вышел.

— Дамы и господа! Дамы и господа! — раскатисто возвестил он. — Великий простудил горло и пел вопреки наказу врача! Будьте благосклонны!

Особо благосклонные господа немедленно запустили в него тухлыми помидорами. А Грандиозу под дружные вопли негодующих достался гнилой кабачок сорта «Весёлый толстяк». Зловонный сок растёкся по камзолу, заполз в карман для брегета и вызвал острое желание прикончить неблагодарную публику — всех этих глупых клерков, изнеженных аристократов и напыщенных эстетов, которые думают, будто знают толк в искусстве.

Где-то над куполом театра заверещала сигнализация. Зрители ринулись к кассам с твёрдым намерением их опустошить, но нарвались на могучих охранников с застывшей злобой на лицах и крепкими кулаками.

Юлиана наблюдала за суматохой с балкона, облокотившись на парапет.

— Дело пахнет керосином, — сказала она и, обернувшись, поймала обеспокоенный взгляд Киприана.

— Уходим, — коротко бросил он. Оттащил ее от парапета, потянул вверх по широким ступеням. И вместо того, чтобы направиться к дверям, проскользнул за тяжелую пыльную портьеру, которая заслоняла зарешеченное окно подсобки.

— И это называется «уходим»?! — возмутилась Юлиана. Ее беспардонно придавили к шероховатой стене, отрезав пути к отступлению.

— Замри!

Тьма за гардиной висела душная и густая, как мазут. Горло гадко засаднило, словно Юлиана, вздумав над собой поиздеваться, проглотила морского ежа. По спине стадами поскакали ледяные мурашки. Видимо, после снежных баталий и простаиваний на ветру без должного утепления защитные силы организма всё-таки сдали позиции.

За дверью неприкрыто торжествовал хаос: топотал, кричал на разные голоса, словно примеряя, какой больше подходит. Выбивал почву из-под ног и набирал обороты, когда у кого-то на нервной почве разыгрывалась истерика. Гвалт то нарастал, то терялся в мраморных галереях. Лучиной тлела призрачная надежда, что до их портьеры люди Грандиоза не доберутся. При мысли, что укрытие обнаружат, Юлиану начинало трясти.

Близость Киприана и громкое биение его наполовину человеческого сердца дурманили рассудок. Но не настолько, чтобы позабыть об угрозе и начисто раствориться в чувствах. Может, кому-то и по душе искать покой в мятежных бурях. А вот ей куда приятнее устраивать крошечные мятежи в безбрежном океане благополучия.

Отгородиться бы щитом от враждебного мира, исчезнуть, спрятаться там, где тебя не достанут. Быть одновременно нигде и везде — и почувствовать себя, наконец, в безопасности!

— Что там происходит? Отчего кричат?

Дыхание Киприана обожгло ей щеку:

— Грандиоз слишком дорожит репутацией, чтобы безропотно отпустить свидетелей своего провала. А провалился он с треском. Так что суди сама.

— Я слышала, как жестоко он покарал критиков из Пеметона. Поговаривают, будто от них даже угольков не осталось.

Удивившись, что в столь многообещающей тесноте она еще может рассуждать о беспощадности Грандиоза, Юлиана кашлянула, а вслед за тем безудержно расчихалась и зарылась лицом в складки одежд человека-клёна.

Невидимые, но довольно остро заточенные когти драли горло, точно диванную обивку. Застарелая пыль забивалась в ноздри. Озноб и не думал отступать. У него на счет Юлианы имелись вполне конкретные планы. Когда к ней в голову вдруг затесались чужеродные мысли, она сочла себя безнадежно больной и на всякий случай предупредила, что вот-вот сыграет в ящик.

Киприан не отреагировал. Он словно окаменел. А надтреснутые голоса продолжали на разные лады жаловаться, что им, видите ли, страх как неуютно под слоем лака и что они никому бы не пожелали быть замурованными столь же зверским образом. "Уж лучше окончить дни в бедняцком очаге или паровозной печи", — нестройным хором добавили они.

Затем неведомая жизненная форма внезапно умолкла, словно где-то с другого конца телеграфного провода стало поступать ответное сообщение. Как ни пыжься, а что говорят по ту сторону, не разобрать. Какая-то избирательная телепатия.

Спустя некоторое время у Юлианы в голове вновь замкнулась цепь, и жизненная форма потешно произнесла:

— Рады служить! Для вас что угодно! Бросайте хоть в жерло вулкана, господин!

Какие, однако, покладистые… доски деревянного пола! Только что ее осенила догадка: Киприан договаривался с паркетом о чрезвычайно коварной диверсии.

Дверь распахнули с ноги, и в обитую бархатом пустоту балконного яруса ворвалась охрана великого жулика. Командовала парадом Селена. От стали в ее голосе Юлиану как ледяной волной окатило.

— Обыщите здесь всё! Они не должны уйти!

Не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто Селене понадобился. Воспользовавшись статусом и ситуацией, она решила отыграться: противницу — в утиль, а Киприана — в кандалы, пока не одумается и не воспылает ответным чувством.

Пол скрипел и прогибался под натиском грубых сапог. Юлиана даже не думала унимать бешеный стук сердца. Она знала: это клокочет гнев. Кипит, превращается в едкий пар, копится под пластами сознания и просится наружу. Но не сдержаться значит выдать себя с потрохами.

Опьяненный болезнью мозг соображал с трудом. Туго ворочались проржавевшие насквозь шестеренки, пульс дробью отдавался в висках. Кирпиан заподозрил неладное и дотронулся до ее лба.

— Ты вся горишь!

— Ничего. Не сгорю, — как можно тише отозвалась она. Но, кажется, их всё-таки услышали.

— Проверьте за портьерой! — раздался гневный приказ Селены. Топот тотчас сменил направление, загоняя противную, назойливую дрожь под коленные чашечки.