Не приведи господь!

Пенелопа успокоилась, к ней даже вернулось чувство юмора. Смешно, что она вспылила, ведь ничего неожиданного для нее не произошло. Она вошла в просвет зеленой изгороди. Сад лежал перед ней в пятнах солнечного света и тени. В дальнем конце его все еще полыхал костер; языки пламени с треском взлетали вверх, в небо тянулся столб дыма. Данус и Антония были там. Данус ворошил костер, Антония присела на край тачки. В тишине слышались их голоса. Они так весело болтали, что жаль было их тревожить. Даже для того, чтобы объявить, что их ждут жареный барашек, лимонное суфле и пирог с клубникой. Пенелопа остановилась, любуясь этой пасторальной картинкой. Данус перестал ворошить костер и стоял, опершись о вилы. Он что-то сказал, — Пенелопа не расслышала слов, — и Антония засмеялась. И вдруг, точно эхо, что-то отозвалось сквозь годы в памяти Пенелопы: звонко и чисто зазвучал в ее ушах другой смех, неся воспоминания о нежданном счастье, о радостях любви, которые даруются человеку, может быть, единственный раз в жизни. «Мне было так хорошо! Но ничто хорошее не исчезает бесследно из жизни. Оно остается в человеке, становится частью его».

Другие голоса, другой мир! Но, вспоминая то блаженное время, Пенелопа ощутила не горечь утраты; совсем другое чувство охватило ее — счастливые дни вернулись, они снова были с ней! Нэнси, Ноэль, раздражение, которое они в ней вызывали, — все это чепуха, и думать об этом не стоит. Важен только момент прозрения.

Она могла бы простоять у зеленой изгороди, погруженная в раздумья, до самого вечера, но Данус заметил ее и помахал рукой. Она, сложив ладони рупором, крикнула, что пора садиться за стол. Данус закивал, воткнул вилы в землю и подобрал сброшенные свитера. Антония поднялась с тачки, он накинул ей свитер на спину и завязал под подбородком рукава. Стройные, загорелые, молодые, они пошли бок о бок по тропинке.

Какие они оба красивые, подумала Пенелопа и исполнилась благодарности. Не только за то, что они сегодня так здорово поработали, она была благодарна им за них самих, за то, что они есть, что идут сейчас к ней по тропинке. Не сказав ни единого слова, они вернули ей душевный покой, понимание истинных ценностей, и она возблагодарила судьбу за этот неожиданный поворот (наверное, сам Господь послал их ей, дав еще один шанс испытать радость и счастье).

Одно можно было сказать в пользу Ноэля: долго злиться он не умел. К тому времени, как все наконец собрались за столом, он уже мирно допивал вторую рюмку мартини, не забыв наполнить во второй раз и рюмку сестры, и Пенелопа, к своему большому облегчению, застала их за вполне мирной болтовней.

— Ну вот, теперь все в сборе. Нэнси, ты ведь еще не знакома ни с Данусом, ни с Антонией. Это моя дочь Нэнси Чемберлейн. Ноэль, дай-ка ребятам что-нибудь выпить, а потом, если ты не против, можешь нарезать баранину.

Ноэль поставил рюмку и с подчеркнутым усилием поднялся на ноги.

— Что тебе налить, Антония?

— Мечтаю о стакане пива! — Антония облокотилась о стол, вытянула длинные ноги в поблекших джинсах. На дочке Нэнси, Мелани, джинсы выглядели ужасно, на Антонии — великолепно. Какая несправедливость, возмутилась Нэнси. Может быть, следует посадить Мелани на диету? — подумала она, но тут же отказалась от этой мысли: стоило матери что-то предложить, как дочь сразу же начинала делать прямо противоположное.

— А что тебе, Данус?

— Что-нибудь некрепкое. Сок. Или стакан воды.

Ноэль отнесся к такому заявлению с явным недоверием, но Данус твердо стоял на своем. Ноэль пожал плечами и пошел на кухню.

— Вы вообще не пьете? — Нэнси повернулась к Данусу.

— Ничего алкогольного.

У него приятная внешность, правильная речь. Просто джентльмен. Странно! Что он тут делает в качестве садовника?

— Никогда не пьете ничего алкогольного?

— Не пью. — Голос Дануса звучал абсолютно спокойно.

— Может быть, вам не нравится вкус? — не отставала Нэнси. Просто невероятно — молодой человек не хочет выпить даже полпинты пива!

Данус подумал, затем сказал:

— Может быть, и так. — Выражение лица у него было совершенно серьезное, и все же Нэнси не была в этом вполне уверена. Не смеется ли он над ней?

Нежнейший барашек, жареная картошка, зеленый горошек и спаржа были съедены с большим аппетитом, бокалы наполнены еще раз, на столе появилось суфле. Все расслабились, повеселели, и разговор пошел о том, кто как проведет остаток дня.

— Я свое дело сделал, — объявил Ноэль, наливая из бело-розового молочника сливки на клубничный пирог, — наломался так, что со стула не могу подняться, ноги не держат. Поеду в Лондон, может, проскочу до воскресной пробки, если повезет.

— Конечно поезжай, — согласилась мать. — Ты просто гору свернул. Представляю, как ты устал!

— Что еще осталось сделать? — поинтересовалась Нэнси.

— Отвезти и сжечь последний хлам и подмести на чердаке пол.

— Я подмету, — сразу же вызвалась Антония.

Но Нэнси имела в виду другое.

— А что делать с этой грудой хлама у стены? Кровати, коляска… Так там и останутся?

Наступила пауза, каждый ждал, что предложит другой. Первым заговорил Данус:

— Это все можно отвезти на свалку в Темпл-Пудли.

— Каким образом?

— Если миссис Килинг не против, то в багажнике ее машины.

— Конечно не против.

— И когда же ты намереваешься это сделать? — поинтересовался Ноэль.

— Сегодня.

— Разве свалка работает в воскресенье?

— Работает, — заверила его Пенелопа. — Она открыта каждый день. У нас очень славный сторож, он и живет прямо там, в какой-то лачуге. Ворота никогда не запираются.

Нэнси пришла в ужас:

— Ты хочешь сказать, он живет там постоянно? В лачуге на свалке? В таких антисанитарных условиях? Куда же смотрит ваш общественный совет?

Пенелопа рассмеялась:

— Не думаю, чтобы его очень волновали вопросы гигиены. На вид он не очень опрятен и всегда небрит, но человек очень добрый. Как-то наши мусорщики устроили забастовку, и нам самим приходилось возить все отходы на свалку; он нам тогда очень помог.

— Но…

Нэнси не успела в очередной раз ужаснуться — ее прервал Данус, что само по себе было удивительно, поскольку он не отличался разговорчивостью и за обедом больше молчал.

— Моя бабушка живет в маленьком городке в Шотландии. У них на свалке уже тридцать лет ютится старый бродяга. Представляете, устроил себе дом в гардеробе!

— В гардеробе! — Ужас Нэнси достиг апогея.

— Да. В огромном викторианском гардеробе.

— Но, боже, это же неудобно!

— Вам так кажется, а он вполне доволен жизнью. В городке его все знают и относятся к нему даже с некоторым уважением. Он разгуливает по улицам в резиновых сапогах и старом плаще, и все угощают его чаем и сандвичами с джемом.