Сложнее обстояло дело с контактами между иностранцами и людьми с улицы. Чтобы свести их к минимуму, не без успеха старались занять зарубежных гостей так, чтобы у них не оставалось свободного времени. А свободный доступ к ним простых советских граждан был до максимума затруднен многочисленной охраной, действовавшей под видом «добровольных бригад содействия милиции». Чекистам было поручено усилить бдительность и на всякий случай «почистить» Москву от неблагонадежных и враждебно настроенных элементов.

В конце июня 1957 г. милиция задержала около гостиницы «Метрополь» подростка, подбрасывавшего в иностранные автомобили листовки с призывом «Долой кремлевских вождей!», и передала его чекистам. А 30 июня у его двоюродного брата В. Бушуева при обыске обнаружили массу таких листовок и программу «Организации освобождения России». В течение последующих пяти-шести дней эта «организация», состоявшая из нескольких юношей преимущественно докомсомольского возраста, наслушавшихся разговоров взрослых о царящей кругом несправедливости и вдохновленных подвигом антифашистской «Молодой гвардии», была ликвидирована.

Чтобы не подвергать себя излишней опасности, многие оппозиционно настроенные люди предпочитали покинуть на это время столицу. Такое решение, например, приняли члены кружка Краснопевцева. Но соблазн был велик. И самый молодой и горячий его участник, Козовой, не только остался, но и стал пользоваться любым случаем для встреч с западными студентами для обмена информацией.

Но особых неприятностей устроителям фестиваля политические оппоненты советской власти не причинили. Мало того, среди иностранных гостей, особенно из стран Азии и Латинской Америки, у СССР после этого появилось довольно много не просто симпатизирующих ему, но и преданных друзей. Некоторые из них таковыми оставались и впоследствии, делая успешную политическую и государственную карьеру.

Атмосфера фестиваля, несмотря на его заранее предусмотренную регламентированность и заорганизованность, казалась легкой и непринужденной. Весь город был в гирляндах, плакатах, лозунгах, эмблемах, изображениях «Голубя мира» Пикассо. Вечерами улицы освещала праздничная иллюминация. Повсюду из громкоговорителей звучала музыка и песни вроде специально приготовленных к этому событию «Если бы парни всей земли…» и «Мы все за мир, клятву дают народы…». Огромное число запланированных мероприятий разного типа не помешало простому, стихийному и неподконтрольному общению людей на улицах в центре Москвы и в местах проживания гостей на ее окраинах.

На жителей Москвы и тысячи молодых людей, нагрянувших туда в те дни из провинции, фестиваль оказал очень сильное воздействие. Поражал, прежде всего, внешний облик иностранных гостей: все они были одеты по-разному: пестро, удобно, спортивно и нарочито небрежно, но вовсе не так, как это изображалось нашими карикатуристами и как хотели бы выглядеть отечественные «стиляги». Даже «штатник», как он сам себя с гордостью называл за стремление одеваться и обуваться во все американское, джазист А. Козлов признавал: «Чувствовалось, что люди, приехавшие к нам оттуда, вовсе не придают такого значения своей внешности, как это происходило у нас… Ведь в СССР только за узкие брюки, длину волос или толщину подошв ботинок можно было вылететь из комсомола и института, внешность была делом принципа, носила знаковый характер». Тогда же в Москве появились и вскоре стали входить в моду джинсы и рок-н-рол. А будущий драматург Э. Радзинский в стенгазете Историко-архивного института высмеивал «штанишников» — студенток, посмевших появляться на занятиях в брюках.

Фестиваль вызвал у москвичей массовое желание общаться, причем не только с иностранцами, но и между собой. Погода в течение этих двух недель стояла отличная, и толпы народа буквально заполонили главные магистрали, по которым проезжали в автобусах и на открытых грузовиках делегации. Ночами люди собирались в центре Москвы, на Манежной площади, у Моссовета и памятника Пушкину и в других местах. В основном это была молодежь, хотя иногда там можно было встретить и пожилых людей, любителей поспорить. А доморощенные дискуссии возникали на каждом шагу и по любому поводу, кроме, пожалуй, политики, потому что и опасались, и (а это, наверное, более существенно) в чистом виде ею не очень-то интересовались. Но политический характер принимал любой спор о литературе, живописи, музыке, моде. Это были не столько споры, сколько первые попытки свободно высказать свое мнение другим, чаще всего незнакомым людям и отстаивать его. Тот же А. Козлов вспоминал позже, как светлыми ночами на мостовой улицы Горького стояли отдельные кучки людей и в центре каждой из них несколько человек горячо обсуждали какую-нибудь тему, а остальные, окружив их плотным кольцом, вслушивались, набирались ума-разума, привыкая к самому этому процессу — свободному обмену мнениями. «То были первые уроки демократии, первый опыт избавления от страха, первые, абсолютно новые переживания неподконтрольного общества».

И контакты советских граждан с иностранцами, и их дискуссии между собой не очень-то нравились властям, но, вынужденные «держать марку», они терпели это, пока длился фестиваль. Но сразу же после его окончания стали предприниматься меры по наведению порядка, по ликвидации негативных его последствий. С лицами, замеченными в слишком активных контактах с иностранцами, проводились «профилактические беседы».

Уже 14 августа «за связь с иностранным шпионом» арестовали Козового, а вслед за ним и остальных членов группы Краснопевцева. Их обвинили в антисоветской, контрреволюционной деятельности, направленной на ликвидацию существующего в СССР общественного и экономического строя и на реставрацию капитализма. Они это, естественно, пытались отрицать, ибо тогда страшнее наказание могло последовать разве что за умышленное убийство. Ныне некоторые из них признают, что это была «правильная оценка наших настроений и взглядов», хотя другие придерживаются иного мнения: их выступление было «в рамках данной системы и имело целью ее совершенствовать». Характерно было и поведение следователей, которые говорили им:

— Вам просто повезло. Случись это годика три назад, вас бы просто расстреляли, а человек 300 точно село бы по вашему делу лет на 10 минимум.

Суд огласил такой приговор, заранее согласованный КГБ с Президиумом ЦК КПСС: Краснопевцева, Меньшикова и Ренделя лишить свободы на 10 лет каждого; Козового, Семененко и Чешкова — на 8 лет; Гольдмана, Обушенкова и Покровского — на 6 лет. Чекисты настаивали на привлечении к судебной ответственности еще 12 человек, читавших реферат Краснопевцева. Но санкции на это не получили. Правда, их наказали в партийном и комсомольском порядке. Так, Н.Я. Эйдельмана исключили из ВЛКСМ и выгнали с работы.

В августе же 1957 г. КГБ арестовал сотрудника отдела писем профсоюзной газеты «Труд» Д. Киселева, 46 лет, члена КПСС с 1942 г., окончившего Московскую областную партийную школу. Он выписывал из газетных отчетов о митингах имена рабочих и служащих, выступавших с одобрением последних мероприятий советского руководства, узнавал их адреса и направлял им анонимные письма, всячески укоряя их за участие в распространении официальной лжи. В этих письмах он, как отмечало руководство КГБ, допускал «злобные выпады по отношению к Коммунистической партии и ее руководителям» и призывал к их отставке. А в случае невыполнения этого требования — к массовому выходу из рядов партии. Всего таких писем в КГБ было учтено 22. Московский городской суд приговорил их автора к 5 годам лишения свободы.