христианскую традицию в этом вопросе: «Человеческий рассудок должен быть подвластен Божественному разуму. Поэтому устремимся, насколько в наших силах, к горней обители Высшего разума. Здесь человеческий рассудок узрит то, что в себе самом увидеть не может»[215].

В этом смысле всё «Утешение» Боэция выступает как наставление о путях достижения благой жизни, которые приведут человека к собственно человеческому состоянию, т. е. к такому, которое предначертано Богом при сотворении человека.

«Утешение философией» Боэция имеет большое нравственное значение. Пришедшая в камеру к Боэцию Философия говорит, что всё в мире происходит по божьей воле и по резонам не известным человеку, и что человеку принадлежит в действительности только то, что он не утратит никогда, что у него никто не в силах отнять: добродетель и достоинство. Человек должен познать себя и стать добродетельным.

Почему не устыдилась судьба, взирая на обвинение невиновного и низость обвинителей? – вопрошает Боэций Философию. – Неужели возможность замысла нечестивца обвинить невиновного не «должна выглядеть чудовищной в глазах Бога?»[216]. Боэций не усомнился в Боге, но не может постигнуть свершившейся с ним самим несправедливости.

Ты полагаешь, что перемены Фортуны совершаются без вмешательства Божьего? – отвечает Боэцию Философия? – Главное, что должно беспокоить, это твоя душа. Разве благосклонность Фортуны – то чего душа по истине жаждет? Разве можно удивляться предательству Фортуны, по сути своей переменчивой? В совершившемся с человеком, следует вывод, нужно видеть не только внешнюю, но и внутреннюю сторону. «Если бы принадлежали тебе блага, на утрату которых ты жалуешься, ты бы ни в коем случае не мог бы их потерять»[217]. Сожалеешь об утрате красивых вещей? А красоты природы – разве они принадлежат тебе?

Что же это за блага, которые заключены в самом человеке, и которые он не может утратить помимо собственной воли? Это – добродетели, душевные качества. «Твои несчастья являются наказанием за твои заблуждения», – говорит Философия[218]. О потере чего ты сожалеешь? Ты, смертный, стремишься к внешнему, но счастье – внутри тебя. Блаженство не может быть заключено в случайных вещах. Если ты этого до сих пор не понял, не следует ли благословить несчастья, обрушившиеся на тебя? Ведь они дадут возможность постигнуть, в чём состоит истинное благо. «Зачем ты привязываешься к внешним благам, как будто они – твоя собственность… Есть ли что-нибудь более ценное для тебя, чем ты сам?» – спрашивает Философия. Раз ты сожалеешь об утраченных мирских благах, включая семейное общение и доброе имя, значит, ты в действительности не столь праведен, как пытаешься себя представить. Подлинно блаженный человек не станет сожалеть о подобной потере. Поэтому несчастья для человека – начало нового этапа на пути к обретению себя в душе своей, на пути к блаженной жизни в Боге.

Внешние блага (богатство, власть, знатность) сами по себе не обладают никакими достоинствами. «Богатства не могут утолить ненасытную жадность, а власть не даёт власти над самим собой тому, кого порочные страсти опутывают нерасторжимыми цепями»[219]. Также и высокая должность. Она не может придать человеку достоинство и честь. Посмертная слава – казалось бы, то, к чему мы должны стремиться, но это – вторая смерть (известная мысль Марка Аврелия), она может держаться поколение, два, три, а потом всё равно умрёт. Для мудреца даже похвалы ничего не значат, потому что даже если они соответствуют его достоинствам, они ничего прибавить к ним не могут. На примере этой, хорошо известной в стоицизме мысли, видно, как искусно Боэций осуществляет трансформацию античных ценностей в христианские. Знать посмертную судьбу человеку не дано, но «если ты украсишь душу наилучшими добродетелями, нет тебе дела до судьи, определяющего награду»[220]. Речь, разумеется, идёт о мирских оценках, но если иметь в виду решение Божье, то и здесь человек вручает Богу свою душу, которую он стремился по возможности «украсить добродетелями».

Существо, причастное божественному разуму не может обрести блаженства, через обладание неодушевлёнными предметами. Он должен познать самого себя, и тогда обретёт блаженную жизнь. Гарантий блаженства у него нет именно в силу свободы воли и богоподобия. «Положение, уготованное человеку природой таково, что лишь тогда человек отличается от всех прочих вещей, когда познаёт себя, и он же опускается ниже животного, если перестаёт осознавать своё предназначение»[221]. Порочный человек по виду сохраняет человеческое обличье, но уподобляется животным по своим душевным качествам.

Добродетели присуще собственное достоинство – приходит к выводу Боэций. Причём достоинство проявляется в правильном употреблении, в соответствии с Божественным миропорядком.

Боэций решал проблему предопределения и свободы воли. Его взгляды на страдание (проверенные в тяжелых личных бедах и мученической смерти) являются христианским вариантом стоицизма: примирение со страданием исходит из мудрости, из познания законов устройства мира и божественного замысла (Боэция называют «последним римлянином» за интересную и красивую попытку синтезировать позднеантичную философию и новую христианскую мысль).

В 529 году император Юстиниан запретил изучение языческой философии в империи, в связи с чем Академия в Афинах была закрыта.

Неоплатонизм оказал существенное воздействие на развитие молодого христианского богословия в IV–VII столетиях, прежде всего, на «Ареопагитики», основанных на философии Прокла. Христианизация неоплатонизма состоялась благодаря каппадокийцам Василию Великому, Григорию Богослову, Григорю Нисскому, осуществившим синтез христианского богословия и неоплатонической философии. Выдающуюся роль в распространении в восточно-византийском христианском богословии идей неоплатонизма сыграл самый крупный богослов VII столетия Максим Исповедник (580–632). Его богословская система была построена на неоплатонических принципах.

Итоги

Проблема нравственного поступка волновала древних римлян не в меньшей степени, чем греков. Ее решение вытекало из той или иной антропологической установки – определения места человека в мире и цели его жизни. Определяя феномен счастья, каждое философское направление само проблему ставит по-своему: эпикурейцы полагали счастье вполне достижимым, нужно лишь только поступать в соответствии с природой. Стоики, напротив, отрицали его достижение, вследствие чего в качестве нравственной цели выдвигали саму добродетель, интерпретируя ее довольно уныло-аскетически. Скептики выражали сомнение как в добре, так и в добродетели, но предлагали все же искать счастье в достижении спокойствия духа, невозмутимости и принятия жизни такой, какая она есть согласно обычаю и законам.

Этика имперского периода более индивидуалистична, нежели этика эпохи античного полиса и греческой демократии. Приходит понимание связи индивидуальной свободы с целым – государством, народом.

Развитие этики в античный период составило тысячу двести лет: с VI столетия до н. э. до VI столетия н. э. (если вести отсчет до последних академиков и эпикурейцев). За это время этика прошла гигантский путь от непосредственных обобщений житейской мудрости у Гесиода, Семи мудрецов, Демокрита, Лао-цзы и локаятиков до оформления в цельную и стройную теоретическую систему у Аристотеля.

Римские философы, подобно греческим (Демокрит,