я удержался от того, чтобы уйти немедля, как хотел. Обернувшись полотенцем, я сел на край бассейна и снова погрузил в воду ноги. Баламани отвел мокрые волосы со лба. Глаза у него были затуманены, будто он что-то припоминал.

— Ас тобой бывало такое? — спросил я наконец.

— Да.

— И что же?

Его лицо мучительно искривилось. Хотя я сидел в горячей воде, кожа моя пошла мурашками, словно меня искупали в снегу.

— Ты все еще не знаешь, почему я так привязан к тебе?

Он был словно большой ангел с белыми волосами, гладкой угольно-черной кожей, певучим голосом и щедрым животом. Много раз он и был для меня ангелом. Призраки моего прошлого нежданно восстали, и я содрогнулся.

— Я думал, что тебе просто жаль меня.

— Да, но это не все.

— А что еще?

— Ты можешь навсегда возненавидеть меня. Я знаю то, чего не мог сказать тебе доныне.

Глядя в его темные глаза, я чувствовал, словно падаю в глубокую пропасть. Воспоминание об окровавленном белом саване встало в моих глазах.

— Мой отец, — тихо сказал я.

— Да.

— Почему его убили?

— Ты знаешь почему. Он был обвинен в отводе денег из казны.

— Кто свидетельствовал против него? — Вызов рычал в моем голосе.

— Что ты заключил?

— Я заподозрил, что кто-то еще отдал приказ Камийяру Кофрани убить моего отца.

— Отлично, друг мой, — сказал Баламани; в его глазах-маслинах промелькнуло уважение к моему расследованию. — И ты высчитал, кто это мог быть?

Он, как и прежде, мастерски подводил меня к моим собственным выводам. Сердце мое заколотилось; горло едва пропускало слова.

— Я подозреваю мирзу Салмана.

— Нет. Бери выше.

Выше? Выше была только знать и горстка людей, ближних шаху Тахмаспу. Я думал о каждом из них. Мирза Шокролло? Прежний великий визирь? Вожди кызылбашей? У меня не было улик ни против кого из отдельных придворных.

— Вот тебе полотенце, мой дорогой. Побриться, растереться, горбон, есть человек с золотыми руками? Для такого достойного человека, как ты…

Голос банщика, приветствующего нового посетителя, сбил меня с мысли. Как он лебезит, надеясь на чаевые! Даже у самого малого из людей есть свое владение, которым он должен управлять почти как шах. Мой отец потерял жизнь из-за кого-то, кто был полон решимости защищать свою. Кто это мог быть? Кто тогда мог более страстно рваться к трону, чем сам шах?

Баламани подбадривающе следил за мной, как тогда, когда начинал меня обучать. Внезапно я громко вскрикнул:

— Исмаил?!

— Да.

Я не поверил:

— Из тюрьмы в Кахкахе?

— Именно.

— Но почему?

— Последнее, чего бы он хотел, — дать другому захватить власть, пока сам он в заключении. Тахмасп не поверил бы его доводам, поэтому он нанял убийцу.

— Но в таком случае почему Исмаил не убил меня, когда стал шахом?

— Зачем ему было рисковать, навлекая на себя гнев Пери, когда он и без того ее так опасался? Ты в его глазах был вычеркнут, хотя здесь он ошибся.

— Откуда ты знаешь все о моем прошлом?

— Разве это не моя работа?

— Отвечай.

Баламани шевельнулся в своей лохани, послав крупную волну в обе стороны.

— Много лет назад я способствовал переписке между Исмаилом и его матерью. В одном из писем был спрятан приказ об убийстве твоего отца.

— Оно было запечатано?

— Конечно, — хохотнул Баламани.

— Раз ты его прочел, то почему доставил?

— Обязан был. Гонец, уничтожающий шахскую почту, был бы казнен.

Словно ударом молнии перепутало мои мысли.

— Почему ты не рассказал мне об этом, когда я появился во дворце?

— Потому что ты был молод и горяч, и я боялся, что ты попытаешься отомстить Исмаилу и тебя убьют.

Я схватился за свой лоб. Неужели на нем все так явно написано?

— И я бы попытался.

— И ты бы попытался. Не знаешь ты, сколько я молился за удачу твоего дела. Есть в мире справедливость, хотя и ходит она непредсказуемыми путями.

— Хвала Богу!

— Убийство твоего отца было одной из причин, по которой шах Тахмасп держал своего сына за решеткой в Кахкахе. После этого события шах уверился вдвойне, что доверять ему нельзя.

— Теперь я понимаю, отчего ты за мной так приглядывал. Но почему шах вообще взял меня?

— Он считал, ты заслуживаешь воздаяния за то, что случилось с твоим отцом.

— То есть ты хочешь сказать, что я мог не оскоплять себя?..

Баламани поморщился, а меня пронзило чувство, такое же острое, как то, что я испытал, когда расстался со своими сокровищами. Я ударил себя ладонями по щекам, чтоб не разрыдаться.

— Не знаю. Шах обратил внимание на твою беду лишь после того, как ты попросил приема. Тогда он и велел Анвару выяснить, в чем дело, и Анвар доложил о своем подозрении, что отец твой был оболган людьми, желавшими свалить его, потому что он стал входить в милость шаха. Когда шах узнал, что ты сделался евнухом из желания служить ему, он был вдвойне растроган твоей историей.

— Если шах верил, что мой отец невиновен, почему он не признал ошибку и не вернул честь моей семье?

Баламани горько рассмеялся:

— Как часто правитель сознаётся, что кто-то был убит по ошибке? Кроме того, приказ убить отдал не он.

— Какой странной оказалась моя судьба!

— Одной из самых странных. Вот почему я старался помочь, как другие, как Тахмасп-шах. Он высоко тебя ценил.

— Откуда ты знаешь?

— Я слышал, как он говорил Пери, что твоя образованность и преданность делают тебя жемчужиной двора. Он взял с нее слово хорошо обращаться с тобой.

Баламани шумно вздохнул, разогнав круги по воде.

— Как мне хотелось рассказать тебе это! Ты мне словно сын и племянник, которых у меня так и не было. Мне было отвратительно столько времени утаивать от тебя правду.

Я смотрел на пухлые, шишковатые пальцы Баламани и думал, как эти самые пальцы вручали приказ об убийстве моего отца. Однако те же самые руки растирали мне виски, когда меня мучила лихорадка, и вступались за меня всегда, когда мне требовалась помощь. Винить его — все равно что казнить гонца, которому случилось доставить дурные вести.

— Баламани, я должен тебя благодарить, — сказал я сдавленным голосом. — Никогда мне не расплатиться с тобой за столько лет доброты, о мой мудрый, бесстрашный и любящий друг! Ты научил меня, что значит быть цельным.

Слезы выступили на глазах Баламани. Он омыл лицо водой из купальни, его широкие плечи затряслись. Как мне повезло, что Бог послал его мне!

Голова кружилась от банного жара; в пару не было ничего видно. Казалось, я не