Никита чувствовал, что слабеет с каждой минутой. Качался, пытаясь за что-нибудь схватиться, хоть за воздух… но вот силы окончательно оставили его, и он упал навзничь, уставившись в низкий потолок.

Его трясло в ужасном ознобе, и все кости ломило так, словно кто-то пришел и начал бить по ним молотком.

– Кажется, я заболел, – пробормотал пересохшими губами. – Наверное, у меня температура.

Он потрогал лоб и испугался – лоб был раскаленный, а руки, наоборот, как лед.

Стало страшно. Ведь так и умереть можно! Умереть в доме своих предков…

Они что, нарочно его сюда зазвали? Чтобы он к ним пришел в буквальном смысле? Они мертвы – и он должен умереть?

А началось с того, что Сиулиэ швырнула ему в лицо прах мертвых…

Значит, она тоже хотела погубить того, кого обещала охранять?

Или… или это что-то другое?

– Что это со мной? – прошептал Никита одеревеневшими губами так тихо, что и сам себя не слышал.

– Саман эну! Шаманская болезнь! – раздался голос Ворона.

Словно ветром ледяным повеяло в лицо Никите от этих слов!

Какие страшные слова… Но то, что произошло потом, оказалось еще страшнее.

Ворон наконец появился во плоти – огромный, ростом с человека. Красные глаза его казались огненными углями посреди черных, гладких, отливающих смолой перьев.

Он наклонился над распростертым Никитой – и вдруг двумя мгновенными и точными ударами клюва выклевал ему глаза.

Никита не чувствовал боли, но ужас, который охватил его, ослепшего, заставил истошно закричать. Но он тут же перестал слышать свой голос, ощутил вкус крови во рту – и понял, что Ворон вырвал ему язык.

Никита пытался загородиться руками, но рук у него уже не было… не было и ног. Сильный удар в грудь потряс его тело, потом показалось, будто что-то вытянули из его груди, – и Никита понял, что лишился души. И вот настал черед его сердца, которое было вырвано одним движением острого клюва.

Теперь Никита был мертв.

Но вот странно: при этом он слышал все, что происходило вокруг, а вокруг, кажется, толпились какие-то люди… он слышал их голоса, но слышал также и рык животных, и клёкот птиц, и шелест листьев и трав, и стрекот кузнечиков, и даже трепет крыльев бабочек и стрекоз…

И над всем этим вздымался голос Ворона, который громко выкрикивал:

– Месяц, когда шуга по Амуру идет, еще не настал.

Месяц, когда приходит кета, уже миновал.

Месяц, когда на охоту едут, – этот месяц идет[33].

В месяце, когда на охоту едут, к нам наш правнук явился,

Наш потомок явился, чтобы дар наш принять,

Чтобы саман-гэеном стать.

Взяли мы его глаза, взяли его кости, взяли его сердце,

Вынули его человеческую душу – панян.

Сейчас землей и травой очистим, морями и реками омоем,

Береговым ветром обдуем, солнцем обсушим —

Нашему саман-гэену вернем.

Сиун и Биа – Солнце и Луна,

Бя Малгуни – Небесная Река,

Ходан Хосиктани – Неподвижная Звезда,

Эринку – Звезда Утренняя,

Эрин Токинаку – Первая Вечерняя Звезда,

И ты, Хоракта – Мерцающая Звезда, —

Вселите в него нёкта – шаманский дух!

И тут Никита почувствовал, что силы возвращаются к нему. Он был жив! Жар спал, слабости и в помине не было, руки и ноги окрепли, а глаза обрели необычайную зоркость. Только в голове царила полная мешанина. Там появилось слишком много новых сведений, которые еще предстояло осмыслить! Например… ну, например, он – прежний – не знал, что с ним происходило и что это за штука такая ужасная – саман эну, шаманская болезнь. Теперь все стало ясно. Оказывается, случается она с человеком, который понимает: он должен стать шаманом, духи предков-шаманов зовут его. И болезнь эта проходит тяжело: человеку кажется, будто его рвут на части… а потом собирают тело заново.

И вместо слабой человечьей души он получает дух шамана.

Теперь Никита был облачен в шаманские одежды. Длинная рубаха, шапка с медвежьим хвостиком, гиасидан – венок из «говорящих стружек» инау, пояс, украшенный амулетами, длинный ремень, на котором держали шамана во время камлания, чтобы не улетел на небо безвозвратно. Торбаса, штаны из мягкой оленьей кожи…

На полу лежал гисил – колотушка для бубна.

Никита растерянно огляделся – но где же сам унгчухун? Где бубен? Шаманов без бубна не бывает…

Без бубна он не увидит заветного дерева Омиа-мони!

– Иди, – раздался голос предка-Ворона, – иди ищи свой бубен!

– Куда же идти? – спросил Никита.

– Тебя наставят прадеды, которых я призову! – ответил Ворон, и снова зазвучала его песнь:

– Эндури-Ама, бог-отец,

И ты, Подя, бог-огонь,

И ты, Нанги, хозяин земли,

На Эндурни, хозяин тайги,

Хурен-Эдени, хозяин гор,

Мукэ Эндурни, хозяин воды,

И сам Гака-Ама, отец воронов, —

Покажите шаману путь к его бубну!

Пока у тебя есть унгчухун – ты настоящий шаман!

Ударь в него – и предки помогут тебе.

* * *

Это было немного похоже на путешествие с Сиулиэ. Во всяком случае, иногда Никите казалось, что чьи-то руки касаются его плеча, и тогда он шел быстрее, даже на самом крутом подъеме.

Но вскоре вокруг стало темнее. Завывал ветер, деревья скрипели, и казалось, что кто-то огромный и злобный непрестанно скрежещет зубами.

Протяжная песнь Ворона давно стихла. Никита подумал, что, наверное, из мира шаманов он перешел в какой-то другой мир. Еще более мрачный, тревожный, чем владения харги.

И возникло отчетливое ощущение, что его спина, которая совсем недавно казалась защищенной и как бы даже согретой тем мощным сопровождением, которое призвал ему на помощь предок-Ворон, стала зябнуть.

– Подя? – окликнул Никита. – Нанги? Гака-Ама, Ворон-Отец?

Ответа не было. И не только потому, что не дорос он еще до этой чести – напрямую беседовать с богами! – а потому, что сейчас он остался один и мог рассчитывать только на себя.

Опять только на себя.

Ну что ж… Никита продолжал идти.

Уже совсем стемнело. Ночь этого мира текла вокруг словно река, несла Никиту на своих волнах, и дно уходило из-под ног!

Но вот откуда-то начали доноситься какие-то глухие звуки, которые с каждым шагом становились все громче и громче: