— Вы любили бывать в Луже?

— После Вены оказаться на природе — да, это чудесно. Но любовью я бы это не назвала. Любовь была у отца. В первом письме после войны он писал мне: «Передай наилучшие пожелания моей Родине…» В 1948 году он к ней вернулся.

— Вы обещали показать альбом.

Боб тотчас явился с альбомом. Вот так слух! Может, он караулит за дверью?

Фото юных родителей. У отца Карла темные глаза под навесом густых бровей и усики под Гитлера, у матери Маргариты тонкие губы, глаза с большими белками и маленькими зрачками, она похожа на актрису немого кино Асту Нельсон. Карл смотрит прямо на фотографа, Маргарита же, прижавшись темной копной волос к его щеке, — вбок.

— Мама была чрезвычайно умной, но эмоционально незрелой. У нее были золотые руки, не было ничего, чего она не умела бы делать. Вышивка тамбуром, кружевные сеточки, вязка, шитье всякого рода. Она писала инструкции для женских журналов. В то время многие учились шить и вышивать, это являлось частью женского образования. Отец был художником, он придумывал модели, а мама их создавала и объясняла подписчицам, как делать выкройку, где убавить, где прибавить. В зависимости от габарита.

— У нее был особый дар обучать?

— Не думаю. Научиться таким вещам несложно. Сейчас на это нет спроса, значит, нет и учителей.

— Вас занимала в детстве работа ваших родителей?

— Еще как! Меня с малолетства держали в курсе дел. Когда родители получали какой-то особый заказ, меня посылали в кондитерскую за разными вкусностями. Ко мне относились как к восприемнице. Если бы ничего не случилось, я пошла бы по маминым стопам. Обожаю вязать… Моя работа в целом заключается в интенсивном слушании. Вязка разряжает напряжение, особенно когда вяжешь автоматически. Думаю, моя мать вязала бы и будучи слепой. И я могла бы. Сейчас не могу. Из-за боли. Обидно, я вязала свитера, варежки, шапки…

— То есть ваши родители жили и работали вместе?

— Да. В некотором смысле, как мы с Бобом.

Боб тут как тут. Эрна воздела глаза к мужу, точно как Маргарита. Но Боб не был индифферентен, как Карл, он нежничал.

Маргарита и Карел Поппер, 1927. Архив Е. Макаровой.

— Родители являлись для меня образцом семьи. Супруги, объединенные общим делом… Это случается не во всех браках. Я думаю, мы хорошо сработались с Бобом за почти пятьдесят лет. Союз моих родителей, наверное, тоже бы не распался… Извините…

Эрна закашлялась. Боб подал ей ингалятор. Перерыв? Нет, продолжаем.

— Что вы помните из раннего детства?

— Очень много. Я помню вещи в последовательности, год за годом. Несомненно, это самый важный период жизни, хотя он и не запечатлен ни в моих книгах, ни в статьях.

— Почему?

— Я не пишу о том, что моя мама поступала так-то или так-то и посему со мной произошло то-то или се-то, я конденсирую опыт. Одну историю, произошедшую со мной во младенчестве, я, разумеется, знаю понаслышке. Когда мне было шесть месяцев, мама тяжело заболела. Решили, что ее ослабило грудное вскармливание, и ей запретили прикладывать меня к груди. Заботу о нас обеих взял на себя отец. Потом подозревали туберкулез, и мама несколько лет сидела на бессолевой диете. Чем она на самом деле болела, неизвестно. Как бы то ни было, ей стало лучше. А вот это происшествие я хорошо помню. Думаю, мне было года четыре. Дом, где жили мои родители, бабушка и дедушка, обслуживала горничная-венгерка. Говорила она только по-венгерски. В углу большой комнаты стояла большая изразцовая печь. Наверняка у вас в России такие тоже есть. Это было зимой, горничная возилась с печью, и, очевидно, что-то пошло не так. Короче, на моих глазах пламя вылетело из печи, и ее охватил огонь. Помню ее, охваченную огнем. И соседку, которая оборачивала ее в постельное белье моих родителей. Папа пытался помочь… Ее отвезли в больницу, где она умерла.

— Это была ваша первая встреча со смертью?

— Родители не сказали мне, что она умерла. Они были крайне обеспокоены тем, что я явилась свидетелем жуткого зрелища, и обратились к педиатру. Чтобы загладить тяжелое впечатление, родители по совету врача отвезли меня на курорт — сменить обстановку. Глупый совет, на самом деле.

— Если бы к вам обратились с таким вопросом?

— Такие вещи нельзя прессовать в памяти, они должны проговариваться.

— Вы думаете, что, спрессованные в памяти, они остаются травмой?

— Да, но неосознанной. Иногда, впрочем, и осознанной. Обычно мы пытаемся плохое обернуть в красивую упаковку, это проще. После войны отец так много говорил о счастливых временах, которые вот-вот наступят. Увы, все оказалось не так, к этому он не был готов.

— Расскажите о своем отце.

— У него было прозвище Англичанин. Оно возникло задолго до того, как он уехал в Англию и начал говорить по-английски. Его называли так потому, что он держался обособленно. По характеру общения венцы мало чем отличаются от евреев. В обществе не возбранялось привирать, сплетничать, за спиной говорить одно, в лицо — другое. Мой отец этого не выносил. Для него его личное пространство было его целостностью, воздухом, необходимым для дыхания. А маме нравилось заводить знакомства, посещать собрания. Она была далеко не так требовательна, как отец. С парой, с которой мама дружила довольно длительное время, папа в одночасье разорвал всяческие отношения.

— Что случилось?

— Из-за экспортного бизнеса отцу приходилось много бывать за границей. Чаще всего в Германии, но также и в Югославии, Голландии, Бельгии… Мамины друзья попросили папу перевезти валюту через границу. Что незаконно. Сам факт, что они обратились к нему с такой просьбой, был недопустим. Отец считал, что от людей, вознамерившихся совершить нечестный поступок, надо держаться подальше: рано или поздно ложь обнаружится в чем-то другом. Возможно, Англичанина он заслужил своей прямотой, бескомпромиссностью. Вот и я чую запах лжи за милю.

— Заподозрив ложь, вы разрываете отношения?

— Нет. В моей профессии много мошенников. Больше, чем честных. Бывает трудно отличить одних от других, но так, увы, обстоит дело не только с людьми моей профессии. Это не значит, что я не могу находиться с лжецами в одном помещении. Я их игнорирую.

— Если я вас правильно понимаю, ваш отец рвал отношения с людьми, а мама?

— Мама была слишком зависима от окружения, ей нужно было, чтоб ее любили, она пыталась всех мирить. Ведь удалось же ей звать матерью свою тетю и хранить эту тайну до моих двенадцати лет.

— А что случилось с ее матерью?

— Она умерла, когда моей маме было восемь лет, отец женился на ее сестре, у евреев такое было принято.

— Фридл потеряла свою мать в детстве, обстоятельства ее смерти неизвестны.