сжимали бедных женщин до размера доски

до потери дыхания

и ведь не мужчины решили нас мучить

нет сами все сами

И уж коли речь и пальцы дошли до плодов

сознаюсь что каждый раз

когда я вижу как жадно ты тянешь их в рот

я боюсь твоего разочарования

ты может быть думал что это яблоки с Древа Познания

добра и зла

и рвешься вкусить вопреки Высочайшему запрещению

но это не так Творец не мог оставить их нам

иначе бы мы обогнали вас в познании

и отвлекались от главного дела родить

И уж коли речь и все остальное дошло до "родить"

прочь последняя нейлоновая преграда

прочь одеяла и пижамы

мы станем совсем одна плоть

хотя для этого придется совершить много

довольно смешных движений

больше тебе чем мне

это все же так смешно и несправедливо

что я могу лежать не напрягаясь

обнимать тебя и видеть белый свет

а ты должен отжиматься на руках как гимнаст

или остаешься уткнувшись лицом в подушку

да еще вынужден скакать взад и вперед

как мальчик на лошадке-скакалке

хотя в этом светится смысл

быть может это проверка пути

пробный вагончик пускают по новой дороге сто раз

прежде чем пустят поезд с бесценным грузом

и помнишь мы говорили о бедности языка

о том что мы не можем передать друг другу

что с нами происходит в эти минуты

поэтому мудро умолкаем

и я тоже скоро вот-вот замолчу онемею

мы перейдем на язык цветов

ты так и сказал что в тебе расцветает цветок

заполняет лепестками все тело

это можно изобразить на экране

цветы будут разными иногда это мак

в другой раз пион рододендрон магнолия орхидея

так вот я хочу успеть сказать тебе

что у меня сегодня расцветает гладиолус

цветок за цветок по длинному стеблю

цветок за цветком цветок за цветком цветок за цветком

На исходе ночи Киперу приснился многосерийный сон. Он плыл в лодке по озеру Себаго, а на корме сидела женщина. Кругом плавали утки, гуси, чайки. Но женщина в каждой серии была другая. Некоторых он узнавал, некоторых - нет. Потому что ему все время приходилось оглядываться на дальний берег. Нацеливать нос лодки на теремок с лифтом, видневшийся там.

В какой-то из серий он вспомнил один прием. Чтобы сохранять направление, гребец должен смотреть на макушку сидящего на корме и совмещать ее с каким-нибудь деревом на берегу. Или скалой. И сохранять это совмещение, по-разному налегая на весла. Чуть сильнее - правым, чуть сильнее - левым. Тогда лодка будет двигаться правильным курсом, не нужно будет оглядываться назад каждую минуту.

Он так и сделал. Он сохранял направление. Но теремок перестал приближаться. Вдруг что-то испугало птиц на воде. Они с криками начали подниматься в воздух. Стая за стаей. Кипер оглянулся. Домика на берегу не было. Лесистые холмы раздвинулись и открыли бесконечную водную гладь. Уходящую до горизонта.

И тогда Кипер проснулся.

Долли лежала рядом, спиной к нему. Ее волосы катились по подушке, как волны во сне. Ее голое плечо светилось, как нагретый солнцем пляж. Ее новый ребенок, без шума и фанфар, начинал свое дальнее и трудное плавание.

Кипер осторожно встал, натянул халат поверх пижамы. Достал из-под кровати шлепанцы Роберта. Недельное пьянство напомнило о себе ноющей болью в висках. Он бесшумно дошел до дверей ванной, бесшумно прикрыл их за собой. Отыскал в шкафчике пузырек с аспирином. Проглотил несколько таблеток, запил водой из горсти. Ополоснул лицо, смочил волосы. Ему показалось, что седая прядь стала вдвое шире.

У ванной была вторая дверь. В коридор, в детскую, в другую спальню? Кипер поднял крючок, выглянул в открывшуюся щелку. Ромб солнечного света лежал на ковре в коридоре, стекал уголком на ступени лестницы. Грегори и Стелла серьезно смотрели с фотографии на стене. Стоявшей за их спинами Долли приходилось улыбаться за всех троих.

Кипер спустился по лестнице, пересек гостиную. Неубранные подносы со стаканами и пепельницами стояли на полу у камина. Он толкнул входную дверь, вышел на крыльцо.

Утренние птицы носились в ветвях. Ссорились, хвастались, осыпали насмешками всех нелетающих внизу. Облачка пара струились над влажным асфальтом. Столбики с почтовыми сундуками тянулись вдоль безлюдной улицы, как ночная стража. Красный пакет с газетой утопал в зеленой траве. Красный борт "фалькона" торчал из-за кленового ствола. Малиновая шелуха покрывала капот, крышу, стекла.

Кипер прошел по дорожке с погасшими фонариками. Подошел к автомобилю, потянул за ручку. Дверца была незаперта. Он подумал, что, пока все спят, можно съездить в свой дом, забрать оттуда какую-то одежду, обувь, бумаги. Если, конечно, дом еще не опечатан новыми владельцами.

Он сел за руль. Интересно, сохранились в тайнике запасные автомобильные ключи? Ключи были на месте, в конверте, приклеенном снизу под приборной доской.

"Фалькон" послушно заурчал, легко выкатился из малинового круга. Проехал мимо витрины магазина с вечно льющейся в ванну водой. Направо, налево? Да, кажется, эта улица вела к шоссе. Там, за церковью, должен быть въезд.

Вот и он.

И два указателя: хочешь - на запад, хочешь - на восток.

Под словом "восток" были еще какие-то слова. Он не успел их прочесть, но чем-то они привлекли его. Что-то в них было знакомое, манящее. Только выехав на шоссе, он понял простой смысл этих слов: "Новая Англия". И понял, что совершил ошибку.

Но съехать, повернуть уже было нельзя. Длиннейший мост вырастал перед ним своим ажурным горбом. Теперь еще нужно будет заплатить за переезд. Ему пришлось долго рыться в ящике для перчаток, выгребая накопленную там мелочь. Сзади недовольно гудели. Последняя монетка исчезла в широкой лапе кассира. И тут вдруг перед его глазами ярко-ярко загорелось лицо миссис Лестер.

Она выходила из лифта. На ходу начинала рыться в сумочке в поисках ключей. Черные листья извивались по лестничным перилам, точь-в-точь, как в их старом доме на 71 улице. Но нет: табличка на дверях несла имя "Лестер" - не "Дикштейн".

Кадры были такими яркими, что он отвлекся на них и проехал первый съезд за мостом. Глаза его внимательно следили за дорогой, исправно перебегали по всем трем зеркалам - заднее, левое, правое, - "фалькон" вежливо сторонился, если борт или зад другого автомобиля оказывался слишком близко к нему. Но внутренний взор Кипера был прикован к экрану памяти. Который вдруг загорелся с такой необъяснимой отчетливостью. И не гас.