Худшее уже свершилось, и это было непоправимо.

Ушел Юхан не через заднюю дверь. Хотя люди уже проснулись и могли видеть его. Так велела Дина.

— Кто ходит через заднюю дверь, тот прячется, — сказала она. — А тебе прятаться нечего. Запомни это. Ты имеешь право приходить и уходить, когда я захочу. Рейнснес и все, что в нем есть, принадлежит нам.

Он потерпел кораблекрушение и нагой выбрался на острые камни. Солнце уже искупалось в море. И теперь струилось на поля.

Юхан не понимал детей. Он вообще никогда никого не понимал.

Мало того, у него не было опыта общения с ними. Он и не старался установить с ними связь.

Дети всегда пребывали в движении. Он не успевал слова сказать, как менялись их мысли, менялось положение их тел в пространстве.

Юхан не считал, что дети многое узнают во время занятий с ним.

Вениамин быстро научился сбивать с толку учителя и мешал Ханне. Или смешил ее.

Они занимались за столом в гостиной. Кое-какие книжные знания они все же приобрели, но главным образом научились составлять заговоры и обмениваться тайными знаками.

Они существовали в стане дерзких слов, переглядываний и всяческих подвохов.

Они читали катехизис и заповеди.

— «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего!» — тонким голоском выговаривала Ханна и водила пальчиком по строчкам.

— Юхан, почему у тебя нет ни жены, ни имения? — спросил Вениамин, когда Ханна на мгновение умолкла.

— Жены у меня нет, но имение есть, — коротко ответил Юхан.

— А где оно?

— Это Рейнснес, — с отсутствующим видом ответил Юхан и кивнул Ханне, чтобы она читала дальше.

— Нет, Рейнснес принадлежит Дине! — заявил Вениамин.

— И Дине, и мне, — поправил его Юхан.

— Но ведь вы не женаты!

— Нет. Дина была замужем за Иаковом, моим и твоим отцом.

— Но ведь Дина тебе не мать?

— Нет, однако мы вместе владеем и управляем Рейнснесом.

— Я никогда не видел, чтобы ты чем-нибудь управлял в Рейнснесе, — сказал Вениамин и захлопнул катехизис.

Не успев опомниться, Юхан влепил ему пощечину. На щеке Вениамина выступила красная полоска. Глаза стали похожи на черные пуговицы.

— Ты еще пожалеешь об этом! — крикнул Вениамин и пулей вылетел за дверь.

Ханна соскользнула со стула и, как тень, бросилась за ним.

Юхан стоял у стола, ладонь у него горела.

Юхан понял, что так продолжаться не может. Он вынул письмо с королевской печатью и с отвращением думал о своем положении.

Он часто ловил на себе косые взгляды, слышал вопросы: неужели до сих пор ему еще не дали прихода? Или он решил остаться в Рейнснесе? Ведь он столько учился, чтобы стать пастором, у него такая светлая голова!..

Ленсман прямо заявил, что взрослому человеку из хорошей семьи негоже служить учителем у своей мачехи. Юхан весь сжался и не знал, что на это ответить. Сын Ингеборг и Иакова не умел защищаться.

Юхан написал, что принимает приход. Он старался не заходить в контору и не оставаться с Диной наедине.

Последние дни перед отъездом Дина и Юхан были как чужие. Он заглянул в гостиную и буркнул, что прощание они отложат на утро. Андерс и матушка Карен растерялись. Решение Юхана принять приход было для них неожиданностью. Атмосфера была тягостная.

Стине встала и подошла к бледному молодому человеку в черном платье. Она взяла его руку обеими руками и сделала низкий реверанс.

Юхан был тронут, он повернулся и ушел.

Тут же ушла и Дина, не пожелав никому доброй ночи. Она нагнала Юхана на лестнице. И быстро ухватила за полу сюртука:

— Юхан!

— Что?

— По-моему, нам надо поговорить!

— Может быть.

— Идем! Пошли ко мне!

— Нет! — прошептал он, испуганно оглядываясь на стены, которые могли и слышать, и видеть их.

— Юхан!.. — позвала она.

— Дина, это большой грех…

Он осторожно передвигал ноги. И поднимался вверх по лестнице. Уже наверху он оглянулся и посмотрел на нее. Он весь взмок. Но спасся.

С той ночи она стала для него святой блудницей. Посланницей его страстей. Пусть живет в Рейнснесе и управляет тут всем, а он отправится служить Господу, как и хотелось его матери. Грех он заберет с собой и постарается искупить его. Он оправдывал себя тем, что Дина слишком неуемна в своей чувственности и совершенно не думает о том, что заняла место его матери. Всевышний не может не понимать, что есть предел, за которым человек не властен над собой.

Он уплыл с пароходом на другой день. Дина пришла проводить его на берег. В виде исключения. Как-то она сумела изобразить все так, будто он был обычным гостем, покидавшим Рейнснес.

Юхан вошел в лодку и в знак прощания поднял шляпу. Приказчик Петер оттолкнулся веслом от берега.

Вениамину было велено стучаться в дверь, если он хотел зайти к Дине. Так сказала Стине. Первые дни, после того как Дина переехала в новый дом, он плакал и отказывался спать. Потом разработал свою стратегию. Он прибегал к всевозможным уловкам, пускал в ход все свое обаяние, чтобы повелевать всеми женщинами в усадьбе. Начал он со Стине, но она тут же раскусила его замысел и одним взглядом привела его к послушанию.

Тогда он кинулся в объятия матушки Карен. Ведь она его бабушка. Правда? Только его. Не Ханны. Этим он заставил плакать и Ханну, потому что матушка Карен оказалась только его собственностью. С ее тростью с серебряным набалдашником, пучком на затылке, кружевным воротничком, брошкой и всем прочим. И Ханна еще раз поняла, что ее положение в этом доме зависит от настроения других, — когда этим другим было хорошо, они забывали, кто она, и не вспоминали о своих правах. Матушка Карен пожурила Вениамина, но вынуждена была признаться, что Ханне она бабушка лишь понарошку. Еще была Олине. Ею нельзя было управлять, используя родство или ее положение в доме, зато Олине можно было очаровать, и тогда она забывала обо всем. Тогда Вениамину разрешалось сидеть на кухне и пить чай с медом, хотя на самом деле ему уже давно полагалось лежать в постели. Он часто подкрадывался босиком и, послушав у двери, одна ли Олине на кухне, составлял ей компанию в любое время.

Не забыл он и о Фоме. Но Фому Вениамин видел, только когда тот задавал корм лошадям. У Фомы было много обязанностей, и найти его порой было трудно. Вениамин поднимал на Фому большие серьезные глаза и просил разрешения посидеть на лошади, пока Фома ее запрягает или ведет в поле. А иногда просто вкладывал свою ладошку в большую руку Фомы и ходил вместе с ним.