Я позвонил по телефону пострадавшей семье, посоветовал то, что мне рекомендовал Калугин, и думать забыл про это происшествие.

Каково же было мое удивление, когда через пару дней раздался звонок прямого телефона от начальника разведки (эти телефоны звали в других местах «матюгальниками»), потребовавшего немедленно зайти к нему. В кабинете он сказал: только что звонил Андропов и выразил возмущение тем, что работники разведки, как выясняется, состоят в близком знакомстве с иностранными шпионами, и прямо назвал меня как такого растяпу. У меня аж перехватило в горле от возмущения. «Неужели Калугин вам не доложил о моем разговоре с ним, я ведь сам обо всем давно рассказал ему как должностному лицу, занимающемуся всеми случаями иностранного шпионажа?» – «Нет, – ответил шеф, – он ничего не сказал мне, а пошел сразу к Г. Ф. Григоренко в контрразведку, и они постарались бросить тень на Первое главное управление. Иди и объясняйся с Андроповым!» Я позвонил председателю КГБ, написал по его просьбе подробную докладную обо всем происшедшем, а потом имел неприятное объяснение с Калугиным, сказал, что считаю его поведение непорядочным. Шел 1977 год. Как было далеко до того времени, когда личные неприязненные отношения начнут прикрываться фиговыми листками политических расхождений!

Было ясно, что, пока Крючков остается начальником разведки, Калугину придется искать другое место работы. О политических взглядах Калугина в то время было известно, что они куда ортодоксальнее, чем у большинства генералов разведки. В ПГУ широко комментировался конфликт, разгоревшийся в управлении «К» между Калугиным и секретарем парткома этого же управления полковником Николаем Ивановичем Штыковым. Штыков позволил себе в присутствии Калугина неучтиво, иронически отозваться об известной «трилогии» Л. И. Брежнева, которую навязывали тогда в качестве материала для изучения в партийных организациях. Калугин не постеснялся публично отчитать своего секретаря парткома за политическую близорукость и недопонимание важности проблемы. Штыков рассказывал об этом не раз, даже в своих публичных выступлениях.

Когда в 1980 году Калугин был вынужден занять пост первого заместителя начальника управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, он решил написать кандидатскую диссертацию по своей специальности – внешняя контрразведка. Я не могу отказать Калугину в способностях, и его работа была вполне достойна кандидатской степени. Я ее читал сам, поскольку был в те времена еще и председателем научно-методического совета разведки, где работа рецензировалась. Я не помню сейчас точного ее названия, но она была посвящена подрывной деятельности американских спецслужб против советских граждан и учреждений за границей. В ней содержались и более широкие политические обобщения, вполне в духе тогдашних представлений о наших отношениях с США. Тут уже проявилась нетерпимость с другой стороны. Все инстанции в ПГУ воспротивились самой перспективе постановки диссертации Калугина на защиту в научно-исследовательских институтах разведки. Особенно противилось его бывшее управление «К», которое должно было стать ведущим подразделением в оценке качества диссертационного исследования.

Поскольку существо конфликта мне было уже понятно, я позвонил Калугину в Ленинград и порекомендовал поставить работу на защиту в любом гражданском исследовательском центре, вычеркнув то, что делало необходимым гриф «Секретно». Но шлея обеим сторонам уже попала под хвост, и Калугин сказал, что будет бороться за то, чтобы защититься именно в разведывательном институте. «Ну что ж, давайте…» – оставалось вздохнуть мне.

Критерием профессионального мастерства того или иного работника разведки является только конечная практическая польза. Я бы на месте всех, кто так или иначе жонглировал в политических целях «делом Калугина», поостерегся от превосходных степеней прилагательных. Они неуместны. В информационно-аналитическом управлении приходилось не раз говорить начальникам оперативных подразделений о том, что завербованный ими агент является «подставой», или «липой». Мне доводилось огорчать таким образом и Калугина, когда после победных и наградных литавр по поводу «приобретения ценного источника» оказывалось, что мы купили, как говорят, «ободранную кошку за зайца». Для проверки агентуры у нас имелся широкий и надежный инструментарий, практически безупречный, если речь шла о политической информации.

Из первых рук, от участников операций, мне были известны случаи, когда Калугин ошибался, решая вопрос о добросовестности американцев, заявлявших о готовности сотрудничать с социалистическими разведками. Есть много и других, куда более темных оперативных дел, о которых здесь не место говорить.

Все сказанное мной – лишь свидетельство очевидца перипетий вокруг Калугина, получивших искаженную трактовку в средствах массовой информации и ряде «исследований». Последовавшие репрессалии в отношении Калугина в виде лишения его наград и звания были очень неудачными и непродуманными шагами, я уж не говорю об их несправедливости, но они логически завершают конфликт, зародившийся в середине 70-х годов. Я ранее писал, что Крючков подолгу помнил о причиненном ему зле, и иногда такая память толкала его на ошибочные и неправедные шаги.

Объективно позиция Калугина нанесла интересам разведки, конечно, немалый ущерб. Никто не в силах точно подсчитать, сколько иностранных граждан отшатнулось от контактов с советскими, а потом российскими дипломатами, журналистами, экономистами, опасаясь, что они могут оказаться разведчиками (и что их связь станет предметом широкого обсуждения в прессе). В любой войне личных амбиций нельзя забывать об интересах национальной безопасности.

В закатные годы застоя разведка подверглась еще одной напасти. С «самого верха» ей стали давать задания, мягко говоря, не по профилю ее работы. Ее стали превращать в «затычку для каждой бочки». Диапазон ее деятельности начал опасно расширяться. Однажды, например, мы получили задание подготовить прогноз колебаний цен на мировом рынке золота. Задание было крайне деликатным, к его выполнению было разрешено привлечь весьма ограниченный круг работников. Причем нас предупредили, что поручение дается в связи с предстоящим выходом СССР с крупной партией золота на мировой рынок. Ошибка в прогнозе может означать потерю многих десятков, а может, и сотен миллионов долларов. Когда я сформулировал задачу перед специалистами своего управления, то раздались недовольные голоса: «А что, у нас нет Государственного банка? Что будет делать Министерство внешней торговли? Куда подевались советские банкиры, которые постоянно работают за рубежом и руководят советскими банками?» На такие вопросы у меня ответа не было, и пришлось сослаться на предположение, что, возможно, нам доверяют в таких делах больше, чем иным специалистам, репутация которых может быть подмочена постоянными связями с заграницей. Такие спонтанные реакции возмущения не были редкостью, но люди быстро успокаивались, польщенные тем, что именно к ним обращаются со столь неординарной просьбой. Но оставалась большая проблема – как решить поставленную задачу. Ведь разведка никогда не занималась такими делами, у нас не было даже представления о необходимом технологическом процессе, а срок был поставлен весьма жесткий – одна неделя.

Началась работа, в которой все было импровизацией. Одним поручалось вычертить график движения цен на золото за последние три года; другие занимались выявлением состояния мировых запасов этого металла, ходом строительства новых шахт, разрезов; третьи оценивали научно-технический прогресс в области золотодобычи и его влияние на себестоимость золота; четвертые исследовали кривую забастовочного движения на приисках, пятые – промышленное и торговое потребление металла и т. д., и т. п. Не раскрывая предмета нашей заинтересованности, мы втемную опросили широкий круг специалистов, так или иначе связанных с золотом. В конце недели мы собрались и в процессе «мозгового штурма», длившегося несколько часов, обсудили все собранные сведения. В результате пришли к выводу, что в ближайшие три-четыре недели будет сохраняться устойчивая тенденция роста цены на золото. Вывод сформулировали в неформальном рабочем документе, адресованном председателю КГБ, и в состоянии невероятного нервного напряжения стали следить за колебаниями и скачками цены на проклятое золото на бирже.