Он снова вздохнул и повернулся, чтобы направиться в конюшню.

* * *

Конюшни Уорм-Спрингс были построены в гораздо большем масштабе, чем в большинстве поместий, из-за давней связи холдинга с коневодами Уорм-Спрингс. Главная конюшня представляла собой высокое, просторное строение с огромными стойлами с открытыми фасадами, которые были ухожены и безупречно чисты. И, несмотря ни на что, Базел был не готов к тому, что он обнаружил внутри него.

Он попросил Брандарка остаться снаружи, с другими членами Ордена. Последнее, что им было нужно, - это ошеломить травмированных скакунов присутствием такого количества градани. Он знал это, но никакая логика не могла удержать его от чувства одиночества и изолированности среди стольких людей, никто из которых не знал его, и все они были наследственными врагами его народа.

Он столкнулся с этой мыслью, а затем решительно отбросил ее в сторону. Сейчас он не мог себе этого позволить, сказал он себе и переключил свое внимание на боевых коней, на которых пришел посмотреть.

Несмотря на имя и репутацию своего народа, у него был немалый опыт обращения с лошадьми. На самом деле он несколько раз ездил верхом (пусть и не особенно хорошо и лишь в течение довольно коротких периодов), а традиционная вражда Конокрадов с сотойи более или менее требовала, чтобы они были знакомы с кавалерией и ее возможностями. Ни один Конокрад никогда не собирался сам становиться кавалеристом, учитывая огромные размеры его народа, поэтому большая часть его личного опыта была связана с тягловыми животными, но, как и у любого Конокрада, у него был опытный глаз, когда дело доходило до оценки качества коней.

Несмотря на все это, он ни разу не приблизился ни на милю ни к одному скакуну, пока не столкнулся с бароном Теллианом, Датгаром, Хатаном и Гейрхэйланом в Глотке. В значительной степени это было связано с тем, что его отец запретил набеги на Равнину Ветров менее чем через пять лет после того, как Базел заработал свою косу воина. В еще большей степени, однако, это было потому, что это было больше, чем стоила жизнь любого градани при появлении в пределах того, что любой беговой жеребец мог бы счесть угрожающим для своего табуна ... что приравнивалось к попаданию в поле зрения жеребца. Сомнения, которые Гейрхэйлан продолжал питать в том, что касалось Базела, даже сейчас, только подчеркивали мудрость оставаться в безопасности вне досягаемости сравнимых с боевым топором челюстей и копыт с силой копра.

Базелу стало гораздо уютнее с Датгаром, но даже спутник Теллиана оставался... неспокойным в непосредственной близости от него. Тем не менее, скакуны были, по крайней мере, столь же разумны, как и большинство человеческих рас, и оба, Датгар и Гейрхэйлан, как и Вэйлэсфро сэра Келтиса, были достаточно мудры, чтобы признать, что Базел не был стереотипом слюнявого градани, к которым скакуны так долго питали такую ненависть.

Тем не менее, он понимал, что ему следует подходить к этим скакунам осторожно. Никто из них никогда не встречался с ним; сэр Келтис еще не прибыл, так что не было всадника ветра и его спутника, которые могли бы поручиться за Базела; и это были жестоко травмированные выжившие после безжалостной резни. Вряд ли они, мягко говоря, хорошо восприняли внезапное появление восьми градани.

Но когда он вошел в конюшню и увидел состояние тех, кто выжил, ему было трудно - даже труднее, чем он ожидал, - вспомнить о необходимости соблюдать осторожность и дистанцию.

Семеро взрослых были достаточно плохи. Даже сейчас они неудержимо дрожали, словно в лихорадке, закатывая глаза и вздрагивая от любого неожиданного звука или движения. Одного вида скакунов в таком состоянии ужаса было бы достаточно, чтобы разбить сердце любому. Видеть скакунов, доведенных до такого положения, было сущим кошмаром, и не только для сотойи, таких как Элфар или Идингас.

Ни одна из перепуганных выживших не осталась невредимой, а одна из кобылок лишилась правого уха и глаза и имела уродливую рваную рану, которая тянулась от кончика ее левого бедра вперед почти до плеча. Ей, должно быть, было почти четыре года, и было очевидно, что ее технически "несовершеннолетний" статус не удерживал ее в стороне от битвы ее табуна. Ее правое колено было разодрано, а глубокая рана тянулась вниз вдоль колена. Казалось невозможным, что она могла не задеть сухожилия-разгибатели, но, хотя она явно щадила ногу, та все еще принимала на себя ее массу.

У нее было по меньшей мере полдюжины других, едва ли менее жестоких ран, и во всех них было что-то неправильное. Боевые кони исцелялись почти так же быстро, как градани, но эти глубокие, зловещие раны все еще сочились. Их выделения покрыли коркой ее лохматую зимнюю шерсть, и с того места, где стоял Базел, он мог уловить вонь разложения даже сквозь обычные запахи конюшни, окружавшие его. Голова раненой кобылки поникла, и ее дыхание было затруднено, но ее внешние повреждения, какими бы тяжелыми они ни были, были менее смертельными, чем раны, которые не мог увидеть физический глаз.

Базел почувствовал, как напрягся каждый мускул, когда его зрение изменилось. Это был аспект его статуса защитника, к которому ему еще предстояло полностью привыкнуть, и его челюсти сжались, когда он, казалось, внезапно обнаружил, что может заглянуть внутрь тела кобылки. Он мог "видеть" мощные мышцы, сухожилия и кости, легкие и могучее сердце...

И мерзкое зеленое загрязнение медленно, очень медленно распространяется по каждой вене и артерии в ее теле. Он знал, что любое меньшее существо уже пало бы от проникающего яда, и даже кобылка быстро увядала.

Тошнота подкатила глубоко к его животу, когда явное зло ползучей заразы захлестнуло его. Потребовалось мучительное физическое усилие, чтобы оторвать от нее глаза и обратить тот же пронизывающий взгляд на выживших жеребят.

Базел Бахнаксон хрюкнул, как будто кто-то только что ударил его в живот. Жеребята были менее изодраны, чем взрослые, которые сражались, чтобы защитить их, но они также были моложе и меньше ростом, с меньшей устойчивостью к яду, распространяющемуся из полученных ими ран. Базел понял, что это яд, который ни один конский лекарь, ни один физический целитель, возможно, не смогли бы увидеть или распознать.

- Я думал, ты сказал, что всего было восемь жеребят, - сказал он Элфару, и даже для его собственного уха его глубокий голос прозвучал резко.

- Было, милорд защитник, - мрачно сказал лорд Идингас, прежде чем Элфар смог ответить.