Как и много лет назад, когда он впервые приехал в Салем, Энн угостила его тушеной курятиной. Поблагодарив ее, он с жадностью съел угощение и сообщил, что вновь приехал за Марией.

– Если бы она здесь появилась, наверняка пошла бы в тот дом, где жила, – предположила Энн.

Самуэль направился по лесной тропинке к тому месту, где посадил дерево. Он добрался туда еще до рассвета. Воздух был сырым и прохладным. Выбившись из сил, Самуэль лег на траву, подложив сумку вместо подушки под голову и накрывшись плащом вместо одеяла. Заснул он так быстро, что не услышал дребезжащий звук в земле, отвратительный треск, который сразу узнал бы: ведь он слышал его рядом с тюрьмой в день, когда должны были повесить Марию. Никто из живущих не хотел бы услышать этот звук.

* * *

Хаторн вернулся домой в ярости: на собрании судьи отличились враждой и подозрительностью, обвиняя друг друга в том, что губернатор Фиппс издал указ о прекращении судов над ведьмами. Всех, находившихся в заточении, надлежало освободить. Клерк, чья тетушка тоже сидела в тюрьме, разнес новость по городу. Вскоре во многих семьях округа Эссекс началось празднование. Люди, восхваляя губернатора за его мудрость, разводили в полях костры, несли венки диких цветов на могилы тех, кого уже успели повесить. Их тела были выкрадены родственниками и тайно захоронены: тем, кого признали ведьмами, было отказано даже в этой последней милости.

Фэйт мыла посуду после еды. Семья уже отобедала, но Фэйт приготовила специально для Джона Хаторна проклятое варево и испекла Пирог отмщения с ежевикой, называемой иногда куманикой, – ее используют в магии переноса. В пирог Фэйт запекла убитую ею птицу. Хаторн съест всего несколько кусочков выпечки, и удача ему изменит: крышу его дома будет сносить при каждом шторме, сын уйдет в море, сон навсегда его покинет. Сев за стол, Джон велел подавать обед, и она внесла поднос с приготовленным ею варевом, тарелку с пирогом и кружку с Чаем, вызывающим откровенность.

Все в доме уже легли. Квакши дрожащими голосами выводили рулады, в это время года все в природе оживало – и птицы, и пчелы, и лягушки. Фэйт спрятала под платье «Книгу ворона», и та обжигала ей грудь. В руке она сжимала талисман, сделанный из найденного в лесу куста дикой горькой сливы с отливающей черным корой, покрытой большими темными колючками. Собрав целую пригоршню шипов, Фэйт, не обращая внимания на кровь, текшую из пальцев, спрессовала их в покрытый воском комок ненависти – амулет, который будет при ней. Он увеличит ее силу и вызовет у этого человека, ее отца, боль по всему телу, которую невозможно передать словами и унять никакими лекарствами. Если удастся прикрепить этот амулет к его телу, тот способен прожечь в нем дыру. Тогда ее месть усилится втрое. Фэйт хотела, чтобы Хаторна всегда вспоминали как бессовестного человека, потребовавшего казни двадцати ни в чем не повинных жертв. Казалось, сама эта колония проклята: урожаи гибли, свирепствовала черная оспа, многие полагали, что сам Бог счел нужным наказать ее жителей за расправу над невинными. Будет объявлен День уничижения, день поста и молитвы, в надежде, что Господь смилостивится над ними. Но Хаторн никогда не попросит прощения, не станет умолять о пощаде ни людей, ни Бога.

– Ну наконец-то, – сказал Хаторн, раздраженный, словно ему пришлось ждать Фэйт с ужином часы, а не минуты.

Она наблюдала, как Джон ел приготовленное ею кушанье, запив наполненным до краев стаканом воды. Он страдал от жажды с момента, как начало действовать колдовство. Фэйт и самой захотелось пить: присутствие Джона волновало девочку гораздо сильнее, чем она предполагала.

– Я не нуждаюсь в аудитории, – сказал Хаторн, увидев, что она смотрит на него. – Готов пить чай.

Он, как и многие жители Салема, чаще всего обедал в одиночестве, не отвлекаясь на общение с семьей. Фэйт отрезала ему кусок пирога. Обычно Хаторн избегал сладостей, но, откусив ломтик Пирога отмщения с ежевикой, уже не мог остановиться.

– В одном Руфь права: ты умеешь печь пироги, – заметил Джон.

– Я знаю намного больше. Например, вас. А вы меня знаете?

– Знаю, когда девушка ведет себя грубо, неподобающим образом, если ты добиваешься такого ответа.

Хаторн чувствовал себя проигравшим: постановление и письмо губернатора выставило тех, кто затеял процессы над ведьмами, полными идиотами, хуже того – преступниками. Говорили, что на губернатора так повлиял голландский доктор, что тот прекратил суды. Джон собирался с этим бороться. У него еще есть время, пока дела тех, кто сидел в тюрьме, пересмотрят и они будут освобождены. Лидия Колсон, бабушка Элизабет, успела умереть в заточении из-за плохих условий и хрупкого здоровья.

После ужина Хаторн собирался отослать служанку, но внезапно ощутил желание рассказать о своей жизни. Теперь, когда губернатор остановил процессы ведьм, Хаторн был озабочен, как окружающие судят о нем, не будут ли они смеяться над его попытками избавить мир от зла. Сегодня вечером его уверенность в своей правоте пошатнулась. Наверное, внутри его уже давно сидел червь сомнения.

– Я думала, вы расскажете мне что-нибудь о любви, – сказала Фэйт.

Он рассмеялся, услышав такую беспрецедентную наглость. Руфь занимается не своим делом, приглашая в дом незнакомцев, у нее отсутствует чутье на людей. Хаторн встал со стула, зная, какое устрашающее действие оказывает его высокий рост, но сразу понял, что девчонка нисколько не испугалась.

– Придется утром выпроводить тебя из дома. Собери вещи с вечера.

– Значит, вы ничего не знаете о любви?

Хаторн мрачно взглянул на нее. Девчонки в ее возрасте – глупые, мечтательные создания.

– Ты выскочишь замуж, как и полагается. – По какой-то непонятной причине он продолжал этот пустой разговор, открывая свои подлинные чувства. Зачем он это делал? Ведь очень скоро ее здесь не будет. – Да, я не знаю ничего о любви. Вероятно, я на нее не способен.

– Но ведь была у вас какая-то женщина? Наверное, вы ее любили.

– На Кюрасао. – Джон даже не пытался остановить эту неожиданную вспышку откровенности. – Я уехал, не сказав ей ни слова. Не знал, что с ней делать. Она хотела слишком многого, а мне было нужно только, чтобы меня оставили в покое. Все пошло вкривь и вкось, прежде чем я успел хорошенько обдумать ситуацию.

Хаторн сам не знал, зачем рассказал все это, выставив себя трусом. Внезапно Джон понял, что так и было на самом деле. Когда он в детстве плакал, его секли, а теперь испугался, что может потерять контроль над собой и разрыдаться на глазах служанки. Джон подумал, что любовь для него ничего не значит: она его совсем не захватила, если не считать пары дней, когда он был околдован и стал совсем другим человеком. Хаторн вспомнил, как его жена в первую брачную ночь оплакивала своих родителей. Он ни слова не произнес, чтобы успокоить ее, – делал все так, как ему нравилось. Джон вспомнил женщин, которые просили на суде сохранить им жизнь, – кто-то томился в тюрьме и кого-то уже повесили. Хаторн видел зло повсюду, но теперь оно нашло прибежище в нем самом. Вот в чем заключалась правда, если пришла пора ее высказать.