– Все в порядке, Штефан, – сказала Труус мальчику. – Ты поедешь в Англию с братом.

И тут этот самый брат, малыш Вальтер Нойман, поднял своего кролика и притворным голоском пропищал:

– Он не брат Вальтера. Он – Карл Фюксель.

Труус торопливо взяла девочку за руку и отвернулась – не надо, чтобы милый малыш видел, до чего ей смешно. Теперь она поняла, чего ей так не хватает: маленькой плюшевой зверюшки, которая будет произносить за нее все лживые слова, а то в последнее время их что-то слишком много стало в ее жизни.

Но что это, неужели малышка Эльзи обделалась от испуга? Да нет, с ней все в порядке. Наверное, это общий запах вагона, где шестьдесят разновозрастных детей едут без присмотра взрослых день, ночь и еще день.

Дойдя до дверей, она вдруг обернулась. Что это, неужели хнычет младенец? Господи, только галлюцинаций ей сейчас и не хватало!

Она взглянула в окно: на перроне стоял Йооп, надежный как скала. Его вид помог Труус прогнать мысли о больничной палате, где, лежа одна на белой кровати под кипенно-белыми простынями, она все время слышала кряхтение младенцев, которых приносили матерям. Наверное, это вид глубоко беременной Клары так на нее подействовал.

– Ой, а чемоданчик Эльзи мы не взяли, – сказала она.

Но Штефан Нойман уже бежал за ней с чемоданом в руках и топал как слон.

Опять! Нет, она не ослышалась, такие звуки умеют издавать только младенцы.

Штефан, протягивая ей чемодан, вдруг разразился громким монологом о том, как сильно Эльзи понравились истории про Шерлока Холмса, которые рассказывала детям Зофи, а сам в это время глядел на нее так, словно ему не терпелось спровадить ее из вагона.

– Спасибо, Штефан, – резко произнесла она, чтобы он умолк и дал ей наконец послушать.

Бедняга ответил ей оскорбленным взглядом. Зря она так с ним. Но неужели ей мерещится?

Дети сидели тихо. Слишком тихо.

Труус подвела малышку Эльзи к Кларе и велела той вести ее на станцию, к Доре. Йоопу она сама расскажет о замене.

Вернувшись в вагон, Труус встала у входа и молча прислушалась. Дети уставились на нее. Никто не произнес ни слова.

Причиной их молчания мог быть страх, а могла быть и надежда. Не стоит подозревать их в том, что они пытаются что-то от нее скрыть. Да и что скрывать от нее им, едва вырвавшимся из лап германского Рейха?

И тут младенец закряхтел опять, где-то в конце вагона.

Труус стала неторопливо возвращаться, прислушиваясь на ходу.

Вот опять – младенец явно расстроен и готовится закричать во всю мочь.

Труус оглядывала каждое сиденье, все еще не веря себе: может, ей все-таки показалось?

В последнем ряду, у ног Зофии Хелены, стояла корзина для пикника. Писк доносился оттуда.

Труус вздохнула с облегчением: нет, она еще не совсем спятила, ей не мерещатся несуществующие младенцы.

Она протянула к корзине руку.

Зофия Хелена, пытаясь прикрыть корзину ногой, случайно толкнула ее, и малыш внутри заревел в голос. Тогда девушка, с вызовом глядя на Труус своими чистыми зелеными глазами, наклонилась, открыла корзинку, вынула оттуда младенца и стала качать, чтобы тот утих. Труус остолбенела: ей все еще не верилось, что младенец действительно здесь, в этом вагоне, хотя она своими глазами видела, как тот тянется к блестящим очкам на носу Зофи.

– Зофия Хелена, – начала она почти шепотом, – Бога ради, как тут оказался младенец? – Девушка молчала, тогда Труус повернула голову и крикнула: – Клара!

В голове уже метались мысли о том, что младенца надо пока отправить в приют с теми ста, которых они только что сняли с поезда.

Ах, да ведь Клара ушла, она же сама велела ей отвести Эльзи к Доре.

– Это моя сестренка, – сказала вдруг Зофи.

– Сестренка? – переспросила совсем сбитая с толку Труус.

– Иоганна, – добавила Зофи.

– Но как же, Зофия Хелена… А корзина? У тебя не было никакой корзины…

– Я взяла ее, когда бегала отдать дедушке украшение, как вы велели, – объяснила Зофи.

Труус видела, как ловко Зофия Хелена держит малышку. Да, у нее действительно была сестренка, вспомнила Труус. Она еще сама объясняла ее деду, почему они не могут взять обеих его внучек. Это было мучительно. Сколько же мучительных воспоминаний засело в ее памяти с того дня.

– Твоя сестренка уже ходит, Зофи, – сказала она, а в памяти всплыли слова: «Я уже большая. Мне три года».

Тем временем малышка схватила Зофию Хелену за палец и издала звук, очень похожий на смех. Когда же младенцы начинают смеяться?

– Если в Британии готовы взять целый поезд детей, – начала Зофи, – то что им стоит взять еще одну малышку? На пароме я все время буду держать ее на руках. Отдельное место ей не нужно.

Труус перевела взгляд с Зофии Хелены на Штефана. Откуда же взялась эта малышка? Зофи защищает ее так, будто она – ее собственная.

Она и этого мальчика защищала так же. Но они еще очень молоды, совсем дети. Не может быть, чтобы они…

Труус протянула руку и убрала край одеяльца с лица малышки, чтобы разглядеть ее. Итак, у них есть младенец без документов. Нескольких месяцев от роду. С такими малышами точнее не скажешь.

– Шестьсот шоколадных поездов, – объявил Михаэль собравшимся мастерам-шоколатье. – Да, я понимаю, что обычно Арнольд рисует поезда один, но сейчас у него очень мало времени, а если заказ не будет выполнен…

Пусть поезда будут любыми – косыми, кривобокими, – но только пусть они будут, причем все шестьсот сразу.

Шестьсот. Он только теперь понял, что празднование, к которому готовится Эйхман, связано с успешным избавлением Австрии от шестисот маленьких евреев.

«Шестьсот, – подумал Михаэль, – и Штефан с Вальтером в их числе».

– Возьмите весь готовый шоколад, какой есть на складе, – наставлял он мастеров. – Оберштурмфюрер Эйхман ничего не говорил о том, какой это должен быть шоколад, его интересует только рисунок… Да, и объясните клиентам, почему в этот раз они получат сокращенную партию товара, – добавил он.

В глазах всей Вены то обстоятельство, что Эйхман разместил столь значительный заказ на фабрике Вирта, поднимет репутацию их предприятия на еще большую высоту, и все поймут, что такому заказчику отказать было нельзя.

Покончив с наставлениями и организовав доставку, Михаэль предупредил Аниту, что будет занят, и вернулся к себе в кабинет. Там он закрыл дверь, запер ее на ключ и, опустившись на диван, долго смотрел на портрет той Лизль, в которую когда-то влюбился. Темные волосы, темные похотливые глаза. Губы, пробуждавшие в нем бешеное желание, стоило ей лишь коснуться ими его шеи. Он всегда считал, что она спала с этим Кокошкой, хотя никогда ее об этом не спрашивал, а она не делала никаких намеков. Да ему, в общем-то, и не хотелось знать. С другой стороны, эти яростные царапины на щеках, оставленные кистью художника, но имеющие отношение к самой Лизль. Не исключено, что она отказала ему и тем пробудила его ярость.