Ночью идем на Фельшегаллу под проливным дождем. Не переставал он и утром. Начали месить грязь во встречном бою. Счастливчики, обладатели чудо-сапог, с тревогой стали поглядывать на свои ноги. Сапоги от сырости набухли, у них отставали каблуки и подошвы, и ровно через двое суток полк оказался разутым. Старшине своей батареи, мужичку запасливому и бережливому, мы сказали великое спасибо за то, что он не выбросил, как сделали многие другие старшины, нашей старой и драной, но мало-мальски еще пригодной к носке обуви.

Ну и поматюгали же казаки того прохвоста, дельца и «красного капиталиста», за его презент. Попадись бы он тогда под горячую казачью руку — узнал бы, почем стоят семечки. Гнилье подсунул, гад! Теперь вот, когда обулись в родные кирзухи, некрасивые, но прочные, история с чудо-сапогами смешила. Но тогда, под Фельшегаллой, было не до смеху.

Удивительное свойство человеческой натуры — на отдыхе расслабляться, забывать об опасности. Но нашей вольготной жизни пришел конец, когда однажды ночью немецкие разведчики, приплывшие на лодке с северного берега, украли у нас командира первого взвода эскадрона лейтенанта Егорова. Тому в одиночку захотелось погулять по берегу. После этого усилили охрану. И за десять дней трижды схватывали «гостей» с того берега.

Но отдыху скоро пришел конец. 28 марта вместе с другими командирами подразделений я был вызван в штаб.

Командир полка сказал, что наши «курортные путевки» сегодня кончаются, хватит, понежились под теплым мартовским солнцем, теперь пора за работу приниматься.

— А работа нам предстоит такая. — Ниделевич погасил шутливо-веселое настроение, велел достать карты и, не торопясь, стал рассказывать о новом рейде, теперь уже в Австрийские Альпы, о прорыве через них в Австрию.

Вечером полк выступил. Двигались переменным аллюром: шаг — рысь, шаг — рысь. Лошади шли легко и ходко: в курортном Балатонкилити они тоже хорошо отдохнули и подкормились. На дневку остановились в селе Балатонкерочтур. После марша я осматривал лошадей, повозки, оружие, как все это укрыто от воздушного наблюдения. Беспокоился, как бы в походе не сказалась «курортная» беспечность. Потом ходил в штаб. В батарею вернулся чуть ли не в полдень. Старшина доложил, что люди накормлены, размещены и сейчас отдыхают и что в буржуйском особняке «уступили» комнату какие-то американцы.

— Какие такие американцы? Откуда они тут взялись?

— А кто их знает. Сказали, что мы американцы, вот и все.

Сначала я не придал значения сказанному о каких-то американцах, пропустил мимо ушей. Но не успел привести себя в порядок, как снова был вызван в штаб к майору Петренко. В штабе майор Петренко, извинившись за повторное беспокойство, сообщил мне, что в расположении батареи живут американцы — концессионеры нефтепровода Надьканижа — Будапешт. Так что надо быть осторожнее. Этот народ хитрый и щепетильный. Нашу малейшую нетактичность могут истолковать по-своему, и об этом тотчас же будет знать командование, вплоть до фронта. Так что вы там имейте все это в виду, разъясните это и своим батарейцам.

Все понятно. Будьте спокойны, все будет в порядке. Успокоил начальника штаба, тоже, видимо, порядком уставшего. Скачу снова к себе. Значит, у меня рядом в одном доме живут вот эти господа американцы, о которых сообщил мне старшина. Иду домой и думаю, как я должен вести себя, если они навяжут «знакомство»?

Не успел я еще закончить очистку себя от дорожной пыли и грязи и побриться, как ко мне пожаловал человек. Он заискивающе и раболепно переложился в поклоне и сказал на смеси русско-венгерского языка о том, что господа американские бизнесмены приглашают господина русского офицера отобедать вместе с ними. Час от часу не легче!.. Все обстоит так, как я и думал. Думаю: отказаться — значит проявить неуважение к союзной стране и прослыть в их глазах невоспитанным, высокомерным и невежливым. Принять их предложение, то есть приглашение — а о чем я буду с ними говорить? Не об уставе же караульной службы. Как бы тут не попасть впросак?.. Дипломатических же миссий исполнять мне не приходилось отроду, а все-таки человеку, застывшему в полупоклоне у дверей, я сказал:

— Передайте, товарищ, там, этим, что я через несколько минут буду.

Человек же ничего, видимо, не понял и ошалело глядел на меня.

— Вы поняли, товарищ?

Я уже знал такого рода людей в буржуазном обществе, и наше обычное и повседневное слово «товарищ» их шокирует. Насмотрелся я на эти рабские, согбенные спины в хваленой загранице — и в Румынии, и здесь, в Венгрии. И каждый раз, видя такого холуя, хотелось ему сказать, крикнуть прямо по-нашему: «Да разогни ты, дубина, спину! Хватит тебе пресмыкаться и ползать перед кем-то. Стань человеком!» Но махом, одним словом или фразой этакое холуйство и рабство, видимо, не вышибешь. Да и привычка считать себя ниже своих господ у них стала второй натурою.

Человек же, приползший ко мне, еще потоптался и выстрелил скороговоркой: «Будет исполнено, господин капитан!» И задом выпятился в дверь. Я же усмехнулся: вот и я стал «господином».

И передо мной стала новая задача и, наверное, самая тяжелая: я не знаю «господского» застольного этикета. Родился и рос в глухой вятской деревне. У нас с едою все просто. Поставит мать на стол большую миску со щами или супом, в руку ложку — и хлебай, сколько влезет. Или картошку в мундирах. Сыпанет из чугунка на стол и бери, которая на тебя смотрит. Чаще же ломоть хлеба в руку, кружку молока в другую — и ты сыт. Вот и наш этикет. А в армии, на фронте и того проще. Ложка у тебя, как личное оружие, всегда с тобою, за голенищем. Котелок для первого и второго блюда служит. Откуда же мне знать всякие там застольные штучки-дрючки вроде того, в какой руке ложку и ножик держать, что брать вилкой, а что руками, как и когда пользоваться ножом. Наука, которую ни в школе, ни в армии не проходят. Домашняя же наука единственная: если ты не левша, то ложку и вилку надо держать в правой руке.

Минут через десять я уже был готов следовать на званый обед. Даже свежий подворотничок пришил и пуговицы зубным порошком почистил. И, конечно, свои награды, которые успел уже получить, почистил. Ну, а насчет застолья решил: хотя и не знаю всех этих «господских» тонкостей — не велика беда, разберусь. А кое-что, при нужде, и собезьянничаю. Главное — никакого заискивания. Не пристало советскому офицеру-победителю перед кем-то сгибать спину. Да и неизвестно еще, что за птицы эти американцы. Словом, сказал себе, что буду держать хвост пистолетом.

В гостиной хозяина дома их оказалось пятеро. Один из них был, видимо, переводчик и сносно владел русским языком. Наклоном головы я поздоровался сразу со всеми, поблагодарил за приглашение и от имени всей Советской Армии поприветствовал за союзничество и помощь Соединенных Штатов Америки моей стране в этой тяжелой войне против немецко-фашистских захватчиков.

Упомянул о втором фронте и успехах англо-американских войск. Переводчик быстро переводил мою «дипломатическую», как мне казалось, речь на английский язык. Все кивали головами, улыбались и неотрывно смотрели на мою грудь — их привели в восторг мои ордена и медали.