Среди захватывавшихся языков попадались и разного рода служители, хорошо информированные о турецких делах. Так, в 1646 г., когда донцы у «Азовского устья» напали на конвой в составе пяти «подвозков» и пяти кораблей, шедший из Стамбула в Азов, и овладели тремя «подвозками», в числе пленных оказались не только моряки и янычары, но и чавуш и судья, причем грамоты, которые первый из них вез в Азовскую крепость, «казаки взяли ж». Несомненно, этот пленник был внимательно допрошен.

Языки могли давать конкретные сведения об укреплениях того или иного поселения, их слабых местах, составе и расположении гарнизона и пр. В песне о взятии Варны рассказывается, что казаки, раздумывая, «отколь Варны доставаты» — «з поля», «з моря» или из протекавшей близ крепости «рички-невелычкы», — «поймали турка старейного», допросили его и в соответствии с полученной информацией о слабом месте в варненской фортификации напали с речки, которую затем турки проклинали, убегая из крепости.

Разнообразные сведения о положении в Турции, обстановке в Стамбуле, географических и военных особенностях Прибосфорского района и т.п. поступали к казакам от всевозможных неказачьих «выходцев», среди которых особенно много было русских и украинцев. «Русский полон» казаки «отграмливали» постоянно, и, кроме того, земля казаков служила притяжением для самостоятельно выбиравшихся из плена, в частности и «цареградского». К примеру, в 1668 г. в Царицын пришел терский стрелец Андрей Дербышев, а в расспросе сказал, что был в плену в Стамбуле, затем попал в Азов и из него вышел в Черкасск.

Иногда к казакам попадали ренегаты, очень долго жившие в Турции и даже занимавшие там видные должности. «Один знаменитый ага по имени Рыдван, происходивший из рабов, — рассказывает Эвлия Челеби, — продвинулся на службе в Османском государстве и стал капуджибаши (сановником, обеспечивавшим охрану дверей султанского дворца, представлявшим падишаху и Дивану послов и выполнявшим ряд других важных обязанностей. — В.К.). Через сорок лет этот рус, вспомнив жирную свинину своей настоящей родины, улучил удобный момент, бежал к мятежным казакам…»

В ряды казачества вливались отдельные турки и представители других народов Османской империи и интересующего нас региона. Эти люди появлялись на Дону и в Сечи преимущественно в результате пленения и бегства к казакам, совершавшегося по самым разным причинам. Отмечая один из источников информированности запорожцев о делах в Крыму и Стамбуле, П.А. Кулиш пишет, что невольники, которые спасались бегством из турецкого плена, «возвращались в сечевые курени вместе с турками, греками, армянами и всякими иными разноверцами, уходившими к днепровским добычникам в видах казацкого отмщения за претерпенные ими обиды в хаосе турецкой администрации».

Полагаем, что прозвище известного казачьего полковника времен украинской освободительной войны 1648—1654 гг. Филона Джалалии неслучайно напоминает «джелялийскую смуту» в Анатолии конца XVI — начала XVII в. Далее мы увидим, что в этой смуте участвовал среди прочих казак «Ивашка». Крещеным турком был запорожский гетман Павлюк (Карп Гудзан), который в свое время служил у крымского хана.

Причины бегства к казакам были не всегда благородными: как замечает немецкий автор, в XVII в. на Дон из морских портов стекались «всевозможные авантюристы всяких национальностей, особенно греки и итальянцы».

В качестве примера весьма своеобразных людей, попадавших к казакам, упомянем некоего Богдана, ареста и выдачи которого в 1607 г. требовал Ахмед I от польского короля. Этот Богдан, сын валашского воеводы, не раз бывавший в Стамбуле, на Босфоре и в Дарданеллах, подлежал казни за совершенные преступления, но получил прощение из-за намерения принять ислам, после чего бежал, разбойничал на море, был пойман, сидел в замке Богаз-Кипар (бывший Абидос) «над Геллеспонтом», стал-таки мусульманином под именем Мустафы, был выпущен на свободу и наконец убежал на Украину. Там, по сведениям османских властей, он собирал казаков для похода на Турцию.

Приведем еще один пример. В 1651 г. зарайский казачий сын Антон Михайлов, торговавший в Крыму, рассказал русским послам, что «был… во Царегороде у турского салтана вор руской человек, назывался воровски Московского государства царевичем. А видел… он того вора в турском городке у Чернова моря у гирла от Царягорода 10 верст, посажен был в башню, и тому… ныне другой год. Ис турские земли тот вор ушол морем в запорожские черкасы к гетману к Богдану Хмельницкому, да с тем же… вором побежал турченин Бустанчей, которому приказано было того вора беречь. И ныне… тот вор и турченин Бустанчей запорожских черкас у гетмана Богдана Хмельницкого».

Особенно многонациональны были команды гребцов на османских судах, оказывавшихся в руках казаков. Когда в 1639 г. на Дон пришла турецкая галера, 140 гребцов которой подняли бунт на Черном море «у Белагорода на усть реки Видовы» и одержали победу, Войско сразу пополнилось не только вернувшимися на родину донцами (они попали в плен, были проданы в Стамбул, «а из Царягорода посожены на каторгу»), но и представителями многих национальностей. Из этого экипажа несколько человек отправились в Москву «ко государской милости», и это были два донских казака, четверо русских (один из них, воронежский беломестный (на царской службе. — Прим. ред.) казак Ермол Алексеев показал, что из Кафы попал в Стамбул, а оттуда на галеру, где находился 13 лет), два грека, турок из города Сакиза «на Белом море» (с эгейского острова Хиоса) и три араба — из Магриба, Испании и «Хабежского государства» («за Египтом, ходу… 5 месяц»).

В общем, вполне понятно, почему Исаак Масса отмечал среди казаков людей из Татарии и Турции, а само Войско Донское упоминало в своих рядах турок, татар, греков и «иных розных земель людей». Такая же и даже еще более пестрая картина наблюдалась и на Днепре. По именам реестра 1649 г. Ф.П. Шевченко приходит к выводу о тогдашнем присутствии в составе украинского казачества греков, татар, турок, черкесов, молдаван и румын, сербов, болгар, албанца и др.[312]

Не стоит удивляться тому, что в числе казаков встречались и уроженцы Стамбула и босфорских селений. Например, среди разбойных донцов, схваченных на Каспийском море и доставленных в 1650 г. в Москву, трое объявили себя «царегородцами». Упомянем и казачьих жен-турчанок, в том числе и из интересующего нас района. «А жены себе красныя и любимыя, — говорят казаки в азовской «Поэтической» повести, — водим и выбираем от вас же из Царяграда, а с женами детей с вами вместе приживаем»[313]. Часть турецких «ясырей» как бы транзитом следовала через Дон к Москве, где также можно было встретить и бывших стамбульцев, и босфорских жителей. В записках о пребывании в Москве в 1655— 1656 гг. Павел Алеппский писал, что видел у москвичей «пленников из восточных земель: из Требизонда, Синопа и их округов, из Еникёя, из татар; всех их захватывают в плен… донские казаки».