На зелени склонов то тут, то там темнеют скопления кустов дрока, ветви которых пламенеют ярко-жёлтыми цветами. По левую сторону от фермы проходит широкий Портсмутский тракт, вдоль которого цепочкой тянутся от гребня высокие телеграфные столбы. За границей хозяйства открывается зияющий гигантский провал, резко выделяясь белым пятном на зелёном фоне. Это знаменитая меловая каменоломня. Из глубин провала доносятся отдалённые голоса людей и звяканье инструментов. В седловине меж двух зелёных холмов, возвышающихся над карьером, виднеется крохотный треугольник – окрашенный в свинцовые тона морской пейзаж с белой блёсткой одинокого паруса.

По тракту спускаются в долину две женщины: пожилая полная матрона, с красным лицом, в грубом саржевом платье и накинутой на плечи тёмно-жёлтой пейслейской шали, и совсем юная девушка, хорошенькая, с большими серыми глазами и приятным личиком, усеянным множеством веснушек, словно перепелиное яйцо. На ней аккуратная белая блузка с узким чёрным пояском и простая короткая юбка, придающие девушке утончённо-изящный вид, чего никак нельзя сказать о её старшей спутнице. Впрочем, в глаза сразу бросается заметное сходство между ними, откуда легко прийти к выводу, что перед нами мать и дочь. Если у первой от тяжёлого крестьянского труда давно огрубела кожа, покрылось морщинами лицо и расплылась фигура, то вторая являет собой наглядный пример благотворного влияния обучения в частном пансионе на свежий цвет лица и гибкость стана. Тем не менее характерные особенности походки обеих женщин, изгиб плеч, одинаковые движения бёдер при ходьбе – всё указывает на кровное родство между ними.

– Матушка, мне кажется, я вижу отца на пятиакровом поле! – воскликнула девушка, указывая вниз, в направлении фермы.

Пожилая женщина прищурилась и приставила ладонь козырьком к глазам.

– А это ещё что за тип рядом с ним? – спросила она.

– Билл, по-моему.

– Ах, да при чём тут этот недоумок? Я спрашиваю, с кем он разговаривает?

– Никак не разберу, матушка. Он в соломенной шляпе. Адам Уилсон с карьера носит такую же.

– Ну конечно! Как же я сразу не узнала Адама? Что ж, очень хорошо. Мы вернёмся домой как раз вовремя, чтобы повидаться с ним. Негоже будет, если он понапрасну потратит время, а с тобой так и не поговорит. Провались пропадом эта пыль! В таком виде и на глаза приличным людям показаться стыдно.

Та же мысль пришла, должно быть, и в голову дочери. Она вытащила носовой платок и теперь старательно счищала пыль с рукавов и переда юбки.

– Это ты правильно сообразила, Долли. А ну-ка, пройдись ещё по оборкам – там осталось немного. Ты хорошая девочка, Долли, благослови тебя Господь, да только зря стараешься. Его ведь не платье твоё интересует, а мордашка. На платье-то он, поди, и не глянет. А знаешь, дочка, я не удивлюсь, ежели он сегодня к отцу сватать тебя заявился!

– Не мешало бы ему сначала меня спросить, – заметила девушка.

– Но ведь ты же согласишься, когда он спросит, разве нет?

– Я пока не совсем уверена, матушка.

– Ну и дела! – всплеснула руками мать. – Ума не приложу, чего теперешним девкам надобно? Просто ума не приложу! Это тебе в пансионе твоём головку невесть чем забили. Вот когда я в девках ходила, коли к кому сватался достойный человек, то ему прямо отвечали: «да» или «нет», а не держали в подвешенном состоянии, как какую-нибудь полуостриженную овцу. Взять хотя бы тебя – сразу два ухажёра за тобой увиваются, а ты ни одного из них никак выбрать не можешь!

– В том-то и дело, мамочка! – воскликнула Долли, то ли смеясь, то ли плача. – Если бы они не ухаживали за мной сразу вдвоём, тогда я, может быть, нашла что ответить.

– Ты что-нибудь имеешь против Адама Уилсона?

– Ничего, матушка. Но и против Элиаса Мейсона я тоже ничего не имею.

– Да и я, признаться, тоже, зато я точно знаю, который из двух лучше выглядит.

– Ах, хорошо выглядеть – это ещё не всё, матушка. Ты бы послушала, как умеет говорить Элиас Мейсон. А как он стихи читает!

– Вот и отлично – выходи тогда за Элиаса.

– Но у меня язык не повернётся отказать Адаму!

– Ну и ну! В жизни не встречала такую взбалмошную девчонку. Ты как телёнок между двумя копнами сена – то от одной отщипнёшь, то к другой тянешься. А между тем одной на сотню выпадает такая удача, как тебе. Возьми Адама: три с половиной фунта в неделю, уже мастер на каменоломне, а коли повезёт, так и до управляющего дослужится. Да и Элиас зарабатывает неплохие деньги. Старший телеграфист на почте – должность немаленькая. Но нельзя же обоих на поводке водить. Пора остановиться на ком-нибудь одном, а иначе – помяни моё слово – останешься ты вообще на бобах, ежели глупости свои не прекратишь.

– Ну и пусть! Мне всё равно. Никого мне не нужно! И вообще я не понимаю, чего они за мной бегают?

– Такова уж человеческая природа, девочка моя. Мужчинам так положено. А вот если бы они вдруг начали вести себя по-другому, ты бы первая стала возмущаться. Разве не записано в Священном Писании: «Мужчина стремится к женской любви, как искра от костра – к небу». – При этом мать краем глаза глянула на дочку, будучи, похоже, не совсем уверенной в точности приведённой цитаты. – Разрази меня гром, если это не Билл шкандыбает. В Писании сказано, что все мы сотворены из глины, но у Билла это куда заметнее, чем у всех знакомых мне парней!

Они как раз свернули с дороги в глубокую узкую колею, ведущую к ферме. Навстречу им нёсся сломя голову долговязый малый удивительно расхлябанной наружности. Он мчался напрямик неуклюжим галопом подростка, бесстрашно шлёпая жёлтыми безразмерными деревянными башмаками по грязи и лужам. На нём были коричневые короткие штаны и грязная рубаха неопределённого цвета, а довершал туалет красный шейный платок. Старая, потёртая соломенная шляпа сбилась на макушку. Из-под неё выбивались наружу спутанные вихры жёстких тёмно-каштановых волос. Рукава рубашки были подвёрнуты выше локтей, так что лицо и руки парня загорели и огрубели до такой степени, что цветом и текстурой напоминали кору молодого деревца. Услышав звук шагов, он поднял голову и остановился. Голубые глаза, бронзовый загар и тёмный пушок от пробивающихся усов над верхней губой могли бы сделать лицо юноши вполне привлекательным, если бы не застывшее на нём, подобно маске, туповато-вялое, тяжёлое и угрюмое выражение, придающее ему облик деревенского дурачка.

– День добрый, мэм, – проговорил он, коснувшись полей шляпы в знак приветствия. – Хозяин увидал, как вы идёте, и послал, стало быть, меня сказать вам, чтобы вы знали, что он сейчас, значитца, работает на пятиакровом поле.

– Беги назад, Билл, и передай, что мы скоро придём, – сказала женщина, и гонец пустился вприпрыжку обратно через поле, нелепо вскидывая на бегу ноги.

– Послушай, мамочка, а как фамилия нашего Билла? – спросила внезапно Долли, просто так, из любопытства.

– Да нет у него никакой фамилии.

– Нет фамилии?