Но Колчак оставался непреклонным. Точка зрения Миллера, Юденича, его собственного военного министра А. П. Будберга, даже колебания Сазонова были ему глубоко чужды. Не изменило его точку зрения ни требование союзников о признании Финляндии, ни возможность скорого ухода Маннергейма с поста регента в результате парламентских выборов. Чем больше его преследовали неудачи на фронте, тем более он ужесточал свою позицию. Он соглашался, что: «Движение финляндцев на Петроград признавалось правительством срочно необходимым», но «финляндское правительство же решило, по-видимому, использовать положение, чтобы добиться крупных уступок с нашей стороны. Условия, поставленные Финляндией, признаны нами совершенно неприемлемыми. С другой стороны, нет никакой уверенности, что даже в случае их принятия, Финляндия реально выступит против Петрограда»[650].

Совершенно такое же отношение к признанию независимости Финляндии было у командующего Вооруженными силами Юга России генерала А. И. Деникина. В телеграмме Колчаку он привел текст своей декабрьской ноты (1918) представителям союзников: «В силу особых отношений, существующих между Россией и Финляндией, русский народ не может допустить вооруженного вмешательства финнов в свои внутренние дела. Территория России может и должна быть освобождена исключительно русскими, при содействии союзных держав»[651]. С тех пор отношение Деникина к участию финской армии в походе на Петроград не изменилось. Он писал о договоре между Маннергеймом и Юденичем: «…этот договор, нарушающий высшие интересы русского государства, является, на мой взгляд, не допустимым и не имеющим ни (пропуск в тексте. –Л. П.) юридической силы»[652]. Для Колчака была неприемлема сама мысль, что частью территории великой Российской империи придется пожертвовать. В то же время, понимая необходимость участия финнов в походе на Петроград, он 23 июня 1919 г. обратился к Маннергейму с предложением принять участие в этой операции и побудить к этому правительство Финляндии. Колчак считал, что для Маннергейма самым важным было то, что он являлся генерал-лейтенантом российской армии, и обратился к нему, как старший по чину – полный адмирал, к нижестоящему по рангу с напоминанием: «Я прошу Вас, генерал, принять это мое обращение, как знак неизменной памяти русской армии о Вашем славном прошлом в ее рядах и искреннего уважения к национальной свободе финляндского народа»[653].

При таком отношении правителей России финская армия не двинулась на Петроград во время наступления русской Северо – Западной армии в мае – августе 1919 г. Даже в конце октября 1919 г., когда Северо-Западная армия вела бои на подступах к Петрограду, а армии Колчака стремительно отступали и участие фин – ских войск в наступлении на Петроград могло переломить весь ход Гражданской войны, Колчак остался непоколебим. 1 ноября 1919 г. он послал телеграмму в Париж: «Категорически заявляю, что ни при каких обстоятельствах я не дам со своей стороны заявления относительно признания независимости Финляндии. Поступаясь территориальными правами России, оно (правительство) поколебало бы основные принципы национальной русской борьбы»[654]. Как писал современный американский историк А. В. Шмелев: «…приближающаяся катастрофа приводила к ужесточению взглядов и политики и большей несговорчивости в чем бы то ни было»[655].

Можно только поражаться отсутствию элементарного государственного чутья у руководителей Белой России – А. В. Колчака и А. И. Деникина. Казалось, им было важнее перед лицом истории заявить о своей непоколебимой защите территориальной целостности великой России, чем пойти на необходимые кажущиеся уступки, чтобы эту Россию спасти. Последняя надежда на спасение Северной области и всей страны была упущена.

Осенью 1919 г. ВССО одержали ряд побед и освободили от большевиков колоссальную территорию, в плен были взяты 14 тыс. красноармейцев, более 90 % которых вступили в ВССО. Высшее командование армии, в первую очередь начальник штаба Квецинский, разрабатывало новые планы наступления на основных направлениях: на Вологду и на Котлас, совершенно не считаясь с невыносимыми погодными условиями зимой, с тотальной нехваткой сил для их осуществления. Уставшие от осеннего наступления войска, хуже снабжаемые, с большим количеством 18-летних новобранцев и пленных красноармейцев, мечтавших в декабре 1919 г. только о возвращении домой, стремительно теряли боеспособность.

Успехи осеннего наступления войск СО, поход Юденича на Петроград в октябре – ноябре 1919 г., наступление Вооруженных сил Юга России на Москву, сопровождавшееся громкой пропагандой, привели к довольно неожиданному результату: в ноябре 1919 – январе 1920 г. несколько сот человек из выехавших осенью вернулись в Северную область. Некоторые из них не могли перенести тяготы эмигрантской жизни. Евгения Фрезер уехала вместе с матерью и братом 11 сентября 1919 г. к близким родственникам (к бабушке и дедушке) в Шотландию. Они были окружены теплотой, заботой и вниманием, жизнь в послевоенной Шотландии казалась райским сном после полуголодного существования в Архангельске. Они стали получать письма из Архангельска от отца, уговаривавшего их немедленно вернуться домой. Он писал о том, что после ухода союзников белая армия сплотилась и начала наступление: «В Архангельске царил оптимистический настрой, впереди маячила победа, а с ней конец Гражданской войны , он озабоченно указывал, что самым главным теперь является наше образование. большевики почти разбиты». Но мать Евгении Фрезер решила вернуться из родительского дома в Шотландии, т. к. «не желала быть обузой для родных»[656]. 2 декабря 1919 г. семья отплыла в Архангельск. Среди пассажиров были англичане, владевшие до революции различными предприятиями на Севере и теперь надеявшиеся возобновить свой бизнес. 2 января 1920 г. корабль причалил в Мурманске. На берегу их встретил дядя Евгении, командующий мурманским гарнизоном полковник П. А. Дилакторский, радостно уверявший их, что все идет хорошо. О том, что все далеко не так хорошо, они узнали только в начале февраля. С большим трудом семья из трех человек, видимо, благодаря английскому подданству матери, смогла покинуть Советскую Россию в 1921 г. уже навсегда.

В начале января 1920 г. положение белых на основных фронтах Гражданской войны стало катастрофическим. Верховного правителя адмирала Колчака чехи выдали эсеровскому Политцентру в Иркутске, вскоре он оказался в руках большевиков и был расстрелян, остатки его армии отступали к Чите под защиту японцев. Северо-Западная армия генерала Юденича была разбита и интернирована в Эстонии. ВСЮР стремительно откатывались от Москвы на Дон и Кубань. Многие на Севере опасались, что следующий удар Красная армия нанесет на их фронте. Большевики прекрасно использовали это обстоятельство в своей пропаганде, игравшей на чувстве страха солдат маленькой Северной армии перед огромной Красной, обещавшей им скорое возвращение домой и материальное вознаграждение за принесенное оружие или голову офицера. В листовках гордо сообщалось: «…бьем Колчака, гоним Деникина, отбросили Юденича, несмотря на то что их армии многочисленны, и поэтому, справившись с ними, сбросим вас в Белое море, и помните – пощады не будет, а потому бейте золотопогонников и переходите к нам»[657]. В другой листовке: «Неужели вы серьезно предполагаете продолжать борьбу с нами? Ведь мы можем вас в любой момент сбросить с вашего пятачка пинком ноги в море». Воззвания, обращенные к офицерам, звучали иначе: «Братья офицеры, опомнитесь, перестаньте быть наймитами своего и иностранного капитала. Неужели вас ничему не научил горький опыт ведущейся борьбы? офицеры восстановлены в прежних правах , в армии введена прежняя дисциплина, комиссары работают вместе с командным составом, офицеры получают большое вознаграждение и вместе со своими семьями обеспечены пайком, причем даже имеют попрежнему денщиков»[658].