Алкоголь несколько притупил ее страх перед тем, что должно было произойти дальше, и все равно она подумала, что сейчас задохнется, когда его огромная туша взгромоздилась на нее сверху. Он быстро достиг желаемого, и вскоре, без дальнейших разговоров, они уже оказались в разных концах огромной кровати. Катерина полежала немного, разглядывая непривычной формы лампы и мебель, а затем провалилась в глубокий сон. Кровать с пологом, с гладкими льняными простынями и пухлыми перьевыми подушками оказалась исключительно удобной.

На следующий день Катерина уже по-настоящему вошла в новую жизнь. Она еще раньше собрала все свои вещи на улице Ирини, и теперь за ними послали фургон, чтобы отвезти в дом Гургуриса в западной части города. Это был новый и довольно безликий дом на улице Сократус, купленный два года назад, в то самое время, когда Гургурис прибрал к рукам мастерскую Морено. Дом располагался фасадом на север, в нем были маленькие окна и тяжелые портьеры, но не это было главной причиной полумрака, стоявшего в комнатах почти весь день. Катерина обнаружила, что ее муж маниакально бережет мебель от света.

– Так куда полезнее для обивки, – хвалился он. – Пусть солнце в окна зря не жжет – Гургурис мебель бережет! – Это была одна из его бесконечных поговорок, к которым Катерине предстояло привыкнуть.

Уже потом она заметила, что больше всего на свете он обожает такие вот бойкие стишки. Если ему случалось сложить две строчки в рифму, он повторял их без конца, обычно с радостной улыбкой, ожидая похвал. Раз в неделю он публиковал рекламные объявления на первой полосе газет и почти все вечера проводил, сочиняя к ним тексты.

«Вас ждет успех! В наших платьях затмите всех!»

В первый же день Катерина поняла: Гургурис хочет, чтобы она сидела дома.

– Думаю, для начала тебе нужно несколько дней, чтобы здесь освоиться, – сказал он. – А там подумаем, стоит ли возвращаться на работу в мастерскую. Скажем, на полдня?

Ей никогда не приходило в голову, что придется бросить работу. Она растерялась. Правда, в мастерской стали относиться к ней совсем иначе, как только узнали, что она выходит замуж за Гургуриса, и все же ее неудержимо тянуло обратно в отделочный цех, на свое рабочее место.

Утром Катерина приступила к изучению новой обстановки. На первом этаже было две больших комнаты, не считая кухни и столовой. Одна служила гостиной, вторая – кабинетом. Последний почти целиком занимали письменный стол и книжный шкаф, где стояли в алфавитном порядке труды древних философов. Катерина осторожно сняла с полки один из томов и, открыв, по тому, как туго сгибался переплет, поняла, что его никто никогда не читал. Одна книга стояла отдельно, и название на ее обложке было, как догадалась Катерина, немецкое: «Also Sprach Zarathustra»[7].

Она не удержалась и раскрыла ее. Ей было известно, что муж немного знает немецкий, но вряд ли настолько, чтобы свободно читать. На титульном листе стояло посвящение: «Für Grigoris Gourgouris. Vielen Dank, Hans Schmidt. 14/6/43»[8].

Катерина захлопнула книгу. Она уже поняла достаточно: Гургурис был в дружбе с каким-то немцем. Она с отвращением поставила том обратно на полку, решив поскорее забыть о том, что видела.

Во всех комнатах был одинаковый темно-бежевый линолеум на полу, на стенах кремовые обои с тиснением, а двери, плинтусы, рейки, на которых висели картины, оконные рамы и ставни (всегда закрытые) были выкрашены в стандартный, практичный коричневый цвет.

На полу было несколько ковров и один-два пейзажа на стенах в каждой комнате. Мебель в основном новая, некоторые кресла и диваны выглядели так, будто на них никто никогда не сидел. На длинном обеденном столе, вокруг которого стояло восемь стульев, а в центре – канделябр, не было ни одной царапинки, застекленный буфет в том же стиле был совершенно пуст. На буфете стояла огромная хрустальная ваза без цветов.

Катерина начала распаковывать свои немногочисленные пожитки. Икону, которую подарила ей на свадьбу Евгения, поставила на пустую полку в гостиной. В этом безликом доме она казалась одинокой и какой-то неуместной. Фотографию Евгении Катерина решила не ставить на буфет. Пусть лежит вместе с заветной фотографией Димитрия в коробке, спрятанной в шкафу под одеждой.

Кухня оказалась хорошо оборудованной, с современной плитой, а заглянув в шкафчики, Катерина увидела целые ряды вставленных друг в друга алюминиевых кастрюль и сковородок. Совсем не то, что на улице Ирини.

Идеально подогнанные ставни не только задерживали свет, но вдобавок еще не пропускали воздух, и во всех этих мрачных комнатах стоял один и тот же удушливый запах пыли и плесени.

Катерине хотелось распахнуть все окна и двери, поставить во все вазы свежие цветы, но она полагала, что мужу этот дом нравится таким, как есть, а значит таким он и должен оставаться.

Дом был просторный, и это могло бы показаться роскошью, но Катерина считала, что места тут слишком уж много для двоих. Все это нагромождение разноцветных ковров, одеял и вышитых подушек было так не похоже на ее прежнее обиталище, что возникало чувство, будто она попала в другой мир.

Наверху, в спальне, стоял огромный пустой шкаф, и Катерина повесила туда несколько платьев. Для женщины ее профессии одежды у нее было немного, и муж уже выразил желание, чтобы ближайшие месяцы она посвятила шитью новых нарядов для себя.

– Моя малышка должна выглядеть красоткой! – сказал он утром, похлопывая ее пониже спины. – Так что берись за дело, сшей себе что-нибудь. У тебя же есть швейная машинка?

Зингер, подаренный Константиносом Комниносом несколько лет назад, еще вчера привезли с улицы Ирини, и теперь он стоял на полу в столовой.

Вечером Гургурис принес домой несколько отрезов материи: бледно-розовой в клетку, желтой с красными розочками, мятно-зеленой в полоску. Все они были не в ее вкусе, но она решила, что теперь это входит в требования ее новой «работы»: одеваться так, как хочет муж.

Домработнице, очевидно, было сказано, что кухарка в доме больше не требуется. Она по-прежнему приходила раз в день – подмести полы и отполировать и без того сверкающую мебель, – но готовку Гургурис желал препоручить жене. С трепетом Катерина раскрыла поваренную книгу – свадебный подарок Евгении. Раньше она готовила только по устным рецептам, приспосабливая их к своему вкусу, подбирая нужное количество трав и специй, и следовать печатным инструкциям было непривычно.

Каждый день молодая супруга отправлялась гулять, часто заходила к Евгении, которая еще с конца войны работала дома. Изредка и Евгения бывала на улице Сократус, хотя как-то раз неосторожно проговорилась, что в этом огромном мрачном доме ей делается жутковато.

– Мне тоже, – вздохнула Катерина, – а мне здесь жить…

Они сидели на кухне за эмалированным столом, на одном конце которого уже были сложены продукты для ужина.