Применительно к самому носу судна и стенкам корпуса данное высказывание почти соответствовало истине, знал Ирвинг, но здесь, где в канатном ящике и над ним борта сходились к носу, оставалось около пяти футов обшивки из крепких дубовых досок толщиной в первоначальные шесть дюймов вместо десяти, составлявших толщину многослойной обшивки во всех прочих местах. Конструкторы посчитали, что несколько футов правого и левого борта в непосредственной близости от хорошо укрепленного форштевня должны быть тоньше, чтобы гнуться и пружинить под страшным давлением льда.

Так они и делали. Пять поясов прочных гибких досок по сторонам от усиленного форштевня в сочетании с укрепленным изнутри деревянно-металлическими конструкциями носом послужили к появлению чуда современной ледокольной техники, подобным которому не располагала ни одна в мире экспедиционная служба военно-морского или гражданского флота. «Террор» и «Эребус» могли пройти — и прошли — через такие льды, где ни одно другое судно на свете не имело бы шансов уцелеть.

Этот носовой отсек являл собой истинное чудо. Но теперь он определенно утратил целостность.

Ирвингу понадобилось несколько минут, чтобы найти повреждение в трехфутовой секции из толстых досок в полтора фута шириной, водя туда-сюда фонарем в поисках сквознячков, ощупывая окоченевшими голыми пальцами и пробуя лезвием ножа доски. Вот оно. Задний конец одной изогнутой доски был закреплен двумя длинными нагелями, теперь служившими подобием дверной петли. Передний же конец — находившийся всего в нескольких футах от здоровенного носового бруса, который тянулся по всей длине судна, — ни на чем не держался и был просто вдавлен на место.

Отжав доску ломом (просто уму непостижимо, каким образом молодая женщина могла сделать это голыми руками), Ирвинг почувствовал дуновение холодного воздуха и обнаружил, что смотрит в темноту сквозь отверстие в корпусе размером восемнадцать дюймов на три фута.

Быть такого не может! Молодой лейтенант знал, что в носовой части корпус «Террора» обшит снаружи дюймовыми листами особо прочного закаленного прокатного железа, плотно пригнанными друг к другу. Даже если во внутренней деревянной обшивке вдруг появятся бреши, вся носовая часть корпуса — почти треть длины судна — одета броней.

Но только не здесь. Из черного провала за отжатой доской тянуло холодом. Здесь нос «Террора» ушел в лед из-за наклона корабля вперед, неуклонно увеличивавшегося по мере нарастания льда под кормой.

Сердце лейтенанта Ирвинга бешено колотилось. Если завтра «Террор» каким-то чудом окажется в свободных от льда водах, он неминуемо затонет.

Неужели леди Безмолвная сотворила такое с кораблем? Эта мысль ужаснула Ирвинга сильнее, чем любые предположения о магической способности эскимоски исчезать и появляться по желанию. Могла ли молодая женщина, которой не стукнуло еще и двадцати, отодрать железные листы наружной обшивки корпуса, вырвать толстые доски внутренней носовой обшивки, изогнутые и прибитые на место усилиями мастеров целой судостроительной верфи, — и при этом точно знать, в каком именно месте это нужно сделать, чтобы ни один из шестидесяти мужчин на борту, знавших корабль как свои пять пальцев, ничего не заметил?

Уже стоя на коленях под низким подволоком, Ирвинг осознал, что часто дышит ртом, по-прежнему не в силах справиться с сердцебиением.

Оставалось только предположить, что за два летних сезона ожесточенной борьбы со льдами — сначала при переходе через Баффинов залив, по проливу Ланкастера и на всем пути вокруг острова Корнуоллис, а через год при трудном продвижении по узкому каналу, а затем по проливу, ныне носящему имя Франклина, — некоторые железные листы носовой брони ниже ватерлинии разболтались и ближе к концу плавания оторвались, а толстая доска обшивки сместилась внутрь только после того, как корабль затерло льдами.

«Но под давлением ли льда сорвалась дубовая доска с креплений? Или под действием некой иной силы — под напором некоего существа, пытавшегося проникнуть внутрь?»

Сейчас это не имело значения. Леди Безмолвная покинула канатный ящик не более нескольких минут назад, и Джон Ирвинг был исполнен решимости последовать за ней — не только для того, чтобы узнать, где она вышла на поверхность и куда направилась там в темноте, но и для того, чтобы выяснить, не добывает ли она — самым чудесным, самым невероятным образом, если учесть толщину льда и лютый холод, — свежую рыбу или дичь для своего пропитания.

Если добывает, знал Ирвинг, это может спасти их всех. Лейтенант, как и все остальные, слышал о порче консервированных продуктов. По обоим кораблям давно шел шепот, что к следующему лету запасы провианта кончатся.

Он не мог протиснуться в отверстие.

Ирвинг попытался подцепить и отжать ломом соседние доски, но все они, кроме одной, уже отжатой, сидели на месте как влитые. Отверстие размером восемнадцать дюймов на три фута являлось единственным выходом наружу. А он в него не помещался.

Лейтенант снял непромокаемый плащ, толстую шинель, шарф, шапку и «уэльский парик» и пропихнул ворох одежды в дыру перед собой… плечи и верхняя половина туловища у него по-прежнему не пролезали в отверстие, хотя он был одним из самых худых офицеров на корабле. Дрожа от холода, Ирвинг стащил с себя жилет и шерстяной свитер, которые также затолкал в черный пролом.

Если он и сейчас не пролезет, ему придется пережить несколько чертовски неприятных минут, объясняя, почему он вернулся из трюма без всей своей верхней одежды.

Он пролезал. Еле-еле. Кряхтя и чертыхаясь, Ирвинг протискивался сквозь узкое отверстие, обрывая пуговицы с шерстяной рубахи.

«Я за пределами корабля, подо льдом», — подумал он. Мысль плохо укладывалась в голове.

Он находился в узкой полости во льду, наросшем вокруг носа и бушприта. За отсутствием здесь свободного пространства он не мог снова надеть шинель и прочие вещи и потому толкал ворох одежды перед собой. Он подумал, не вернуться ли обратно в канатный ящик за фонарем, но в небе стояла полная луна, когда несколькими часами ранее он исполнял обязанности вахтенного офицера. В конечном счете Ирвинг взял с собой лом.

Ледяная пещера была длиной по меньшей мере с бушприт — свыше восемнадцати футов — и образовалась, по всей вероятности, под давлением тяжелого бушпритного бруса на лед во время коротких периодов таяния с последующим замерзанием, имевших место прошлым летом. Когда Ирвинг наконец выбрался из тоннеля, он полз на четвереньках еще несколько секунд, прежде чем осознал, что уже находится на поверхности льда — тонкий бушприт, масса подвязанных снастей и обледенелые концы кливера все еще нависали над ним, не только заслоняя от него небо, но и полностью загораживая его самого от вахтенного, дежурившего на носу. И здесь, где черная громада «Террора» неясно вырисовывалась в темноте, освещенная лишь несколькими тусклыми огнями фонарей, за бушпритом открывался путь к скоплению ледяных глыб и сераков.

Трясясь всем телом, Ирвинг принялся натягивать на себя одежду. Руки у него дрожали так сильно, что он не сумел застегнуть жилет, но это не имело значения. Застегнуть толстую шинель на крючки тоже оказалось нелегко, но по крайней мере пуговицы на ней были гораздо больше. Молодой лейтенант продрог до костей к тому времени, когда наконец надел непромокаемый штормовой плащ.