Отец Порфирий вздохнул и отер платком лоб. Отец Иулиан обернулся и вспомнил о нем:

– Почитай им, отец Порфирий!

– Может, не буду?..

– Ты им это, про Антихриста, которое сегодня после обеда сочинил, прочти!

– Это точно не буду… Мрачное. А тут люди кушают.

– Читай, какое хочешь.

– Да-да, пожалуйста, батюшка, – улыбнулась Матильда Петровна и зазвонила в колокольчик.

Публика притихла. Отец Порфирий сложил руки на груди:

– Стихотворение о положении сельского дьячка.

– Прелестно, – сказала Матильда Петровна. – Это свежая струя. Читайте.

Отец Порфирий откашлялся в крупную ладонь и забасил:

Кто-то захлопал. Кто-то прыснул. Чайковский закричал: «Бис!» Матильда Петровна теребила бант на колокольчике.

Отец Кирилл, не зная, куда во время «дьячка» деть глаза, поглядывал на Ватутина. Тот делался все бледнее; выступил пот, и стал заметен тонкий слой пудры, хотя раньше фотограф к подобной ретуши вроде не прибегал.

– Я, пожалуй, пойду. – Отец Кирилл поднялся и тут же был придавлен рукой Чайковского-младшего.

– Отец Кирилл! Не бросай! Не обижай! Ты ж в Германии учился!

Матильда Петровна звонила уже непрерывно и даже топнула ножкой:

– Господа! Атансьён, атансьён! Тишина! У нас по списку еще один чтец!

Стол пред отцом Кириллом дрогнул – Ватутин поднялся и оправил кислотную розу.

– Эту личность мы все до сих пор знали как корифея фотографической карточки… – Матильда Петровна перешла на лирическое контральто.

– Жулик! – выкрикнул Чайковский-младший и попытался обнять Ватутина за талию.

Но Ватутин успел вылететь из-за стола, еще раз тряхнув его, и устремился на сцену.

– Он же сказал, что не будет… – Отец Кирилл поднимал попадавшие рюмки.

– …сейчас мы его все узнаем и как поэта! – закончила Матильда Петровна и приняла позу усиленного внимания.

Ватутин достиг сцены, нервным шагом вошел в луч света:

– Я прочту две пиэсы. Первая – чужого сочинения.

Уловив шорох недоумения, пояснил:

– Я выбрал ее прочесть, поскольку… поймете сами. Или не поймете.

Публика обиделась и стала внимательно слушать.

– Что за чушь… – Отец Кирилл пытался встать, но снова был придавлен ладонью Чайковского:

– Отец… потерпите «комедию Распятья»! Это ж не хуже вашего «дьячка», а?

Фотограф, взяв высокую хриплую ноту, закончил. Зал неуверенно захлопал. Матильда Петровна сменила позу внимания на позу глубокой задумчивости. Отец Кирилл все же поднялся и подозвал официанта, расплатиться и уйти.

– Следующая пиэса, – поглядел на него из луча Ватутин, – моего сочинения. Посвящается отцу Кириллу. Называется… Называется «Поклонение Волхва».

Отец Кирилл застыл. Подошедший официант, вопросительно помолчав, отошел.

– Я попрошу для звукового сопровождения подняться сюда маэстро Чайковского…

– Я здесь! – заорал «маэстро» и двинулся по параболе к роялю.

Споткнувшись о край сцены, рухнул.

Публика загоготала. Матильда Петровна наклонилась корпусом к Чайковскому, словно хотела ринуться поднимать, но не ринулась. Ватутин тоже застыл в луче и играл губами.

Добравшись до рояля, Чайковский долго пыхтел за ним.

– Ну, чего тебе наиграть?.. – Показалась над крышкой его красная голова.

– Марш, как договаривались.

Чайковский замузицировал. Ватутин, раскачиваясь, начал:

– Я. Царь. Волхв. Корабль. О! О! Тонет! Мой ма-а-льчик! Звезда. Нечистоты. Плевки! Корабль! Оп-оп. Ни-ни-ни. Черное небо! Холерное небо! Белая звезда! О! Мой ма-а-льчик! Оп-оп. Тонет…

Выкрикивал и брал фальцетом невероятные ноты, извиваясь. Чайковский, поддавшись, тоже уже не «маршировал», а выстукивал кулаками какую-то дичь. Внезапно Ватутин покачнулся и осел на сцену.

Чайковский еще несколько секунд прогвоздил по клавишам. Ватутин валялся на сцене, изо рта текла кровь; со всех сторон шли, бежали, стояли люди.

* * *

День окончили у Чайковского.

Ватутин вскоре пришел в себя, но был слаб; его отнесли к Чайковскому, жившему поблизости. В переносе участвовали отец Кирилл и отец Порфирий; отец Иулиан куда-то растворился. Квартира Чайковского выглядела запущенно, мебель в чехлах пыли; единственной живой вещью был рояль, где громоздились клавираусцуги и горы нотной бумаги. Ватутина с расстегнутою пуговицей опустили на диван, с которого Чайковский смел мусорные окаменелости; сам Чайковский занял кресло, вытащил из-под себя чернильницу и предложил всем чувствовать себя как дома.

– Что за человек! – указал бровью на Ватутина. – Охота же ему демона изображать… Душа ведь у него… Котенка выходил…

Зевнул, сказал еще что-то про котенка и захрапел.

Вскоре к нему присоединился Ватутин, у которого и храп звучал несколько инфернально, так что отец Кирилл поежился.

Прихромала старуха в зеленом платке, поставила перед гостями чайник, две пыльные чашки и вазочку с засохшим вареньем.

– Что не убираетесь? – спросил ее отец Порфирий.