На первый взгляд, подобная попытка почтить святого, предпринятая затем его злейшим врагом, кажется удивительной и вызывает определенные сомнения. Мы, однако, знаем из других источников, что королева Иоанна всегда благоговела перед Томасом, и очень может быть, что именно она подвигла мужа на то, чтобы увековечить память Беккета таким образом. Каким еще способом, в конце концов, могла она загладить вину отца? Посмотрев внимательней на святых, изображенных вместе с Томасом в апсиде, убеждаешься в правильности этой догадки. Первая пара слева и справа от окна – два древних папы Климент I и Сильвестр, оба долгое время прожившие в изгнании и оба – поборники мирского и духовного главенства Рима[136]. Напротив Томаса – святой Петр Александрийский, другой прелат, отстаивавший церковь от посягательств мирской власти и вернувшийся из изгнания, чтобы принять мученичество. Затем великомученики Стефан и Лаврентий, погибшие за те же идеи, что и Петр. Наконец, повернувшись к нефу, мы обнаруживаем еще двух канонизированных архиепископов – Мартина, всегда любимого бенедиктинцами, и Николая из Бари, одного из главных покровителей нормандского королевства. Вывод напрашивается сам собою: в выборе изображений для апсиды не только отразились принципы, которые Монреале воплощал с момента его основания; это была также добровольная дань уважения одному из изображенных: самому современному и уже самому любимому святому и мученику Англии.

Над тронами по обе стороны главной восточной арки помещены портреты самого Вильгельма: слева он принимает корону из рук Христа (см. илл.), а справа – передает свой монастырь в руки Пресвятой Девы. С художественной точки зрения эти мозаики не очень хороши и не идут ни в какое сравнение с парой подобных изображений из Мартораны. Но на сей раз несомненно, что портреты настолько близки к оригиналу, насколько художник мог это сделать. После всего, что мы слышали о красоте Вильгельма, круглое лицо, чахлая русая борода и слегка отсутствующий взгляд несколько разочаровывают; красавец, которому только перевалило за тридцать, мог бы выглядеть более впечатляюще. Но возможно, портретист был к нему несправедлив.

Еще больше Вильгельму не повезло с гробницей. Следуя своему плану превратить Монреале в сицилийский Сен-Дени, Вильгельм похоронил там королеву Маргариту после ее смерти в 1183 г., после чего перенес туда же останки своего отца из Палатинской капеллы и своих братьев – Рожера и Генриха – из Палермского собора и церкви Святой Марии Магдалины. Но когда сам Вильгельм умер в 1189 г., Уолтер из Милля немедленно приказал поместить саркофаг в новом палермском соборе, уже почти готовом. После долгой и жестокой борьбы между двумя архиепископами тело короля упокоилось наконец в Монреале, как он хотел, но саркофаг остался в Палермо и был утрачен. Гробница из белого мрамора, дарованная монастырю четыреста лет спустя, в 1575 г., архиепископом Людовико де Торресом, совершенно не подходит для нормандского короля и являет собой печальный контраст с большим порфировым саркофагом Вильгельма Злого, величественно возвышающимся рядом на своем мраморном пьедестале[137].

При всем великолепии Монреале в его величии есть что– то мрачное. Может быть, виной здесь тусклое золото, которое не дает ему ни жаркого сияния Мартораны, ни радостного блеска Палатинской капеллы. Собор слишком огромен и безлик. Проведя в нем полчаса, приятно вновь выйти на солнечный свет.

А потом, наконец, вступить в крытый дворик. Здесь великолепие не затенено мрачностью. Здесь же мы находим единственное в Монреале свидетельство сарацинского влияния – сто четыре тонкие арки, поддерживаемые парами изящных колонн, иногда покрытых резьбой, иногда инкрустированных мрамором или украшенных мозаикой. В юго– западном углу расположен фонтан, опять же арабский, но особой формы, характерной для нормандской Сицилии (см. илл.). Подобный фонтан имеется в Чефалу. От всей колоннады веет покоем и сияющей красотой: обстановка здесь более официальная, чем в изящной маленькой галерее в монастыре Святого Иоанна в Эремити, но, тем не менее, жизнь здесь кажется прекрасной и монахи Монреале, должно быть, находили в этом месте не только тень, но и свет. И это не все, поскольку капители колонн – каждая сама по себе шедевр – вместе представляют собой уникальную коллекцию романской резьбы по дереву, не имеющую равных на Сицилии. Сюжеты самые разные – библейские предания (в том числе чудесное Благовещение в северо-восточном конце), сцены из повседневной жизни, сбор урожая, сражения и охота, истории современные и древние, христианские и языческие; у южной стены рядом с фонтаном две пары колонн украшают сцены жертвоприношения Митре. Наконец, на восьмой капители у западной стены (если считать с южного конца) изображен в камне сюжет, который мы уже видели на мозаике: Вильгельм Добрый, на сей раз безбородый, дарует новый монастырь Матери Божьей. Последняя и самая крупная церковная постройка нормандской Сицилии была дарована и принята.

Солнечное королевство, процветающее и мирное; молодость, красота и немереное богатство; любовь подданных и юной прекрасной королевы; имея все это, Вильгельм II, наверное, казался своим современникам – даже собратьям-государям – баловнем судьбы. Так до определенного момента и было. Трех вещей, однако, она ему не дала: во-первых, долгой жизни; во-вторых, сына и наследника; в-третьих, хотя бы толики политической дальновидности. Вручи ему судьба по крайней мере один из этих трех даров, и Сицилийское королевство избежало бы многих бедствий, которые его ждали. Но поскольку у Вильгельма не было ни того, ни другого, ни третьего, Сицилии предстояло погибнуть. И именно Вильгельм Добрый, не понимавший, что он делает, и исполненный самых благих намерений, ответствен за ее разрушение.

Фридрих Барбаросса не раз возвращался к мысли о брачном союзе с сицилийской династией. Еще в 1173 г., когда Вильгельм искал подходящую невесту, император предложил ему одну из своих дочерей; но в существовавшей тогда ситуации едва ли он очень удивился, когда его предложение было отвергнуто. Спустя десять лет ситуация стала иной. После заключения Венецианского договора политика империи радикально изменилась. Фридрих, поняв, наконец, что не сможет одолеть своих североитальянских врагов силой, взял на вооружение новую тактику дружбы, переговоров и компромиссов. После смерти Александра III между ломбардскими городами и папством снова возникли трения, и императору не составило труда заключить договор с лигой. Согласно этому договору, подписанному в 1183 г. в Констанце, горожанам предоставлялась полная свобода в выборе своих предводителей и принятии собственных законов в обмен на признание верховной власти императора. В результате этой уступки единство лиги распалось, а позиции Фридриха в северной Италии заметно усилились. При относительно слабом папстве можно было предполагать, что новая попытка сближения с Сицилией встретит лучший прием. Зимой 1183/84 г. имперский посол прибыл в Палермо с предложением – ни более ни менее как брачного союза Генриха, сына и наследника Фридриха, с принцессой Констанцией Сицилийской.