— Бывает, — неопределенно сказал Ворожейкин, сооружая себе огромный бутерброд. — Мы во Вьетнаме однажды…

Что у Ворожейкина было во Вьетнаме, осталось неизвестным, потому что где-то вдали вдруг послышался гул, казалось, будто дрожь настигла небеса и заколебалась земля под ногами, зазвенели стекла в окнах, затрепетали мелкой дрожью стены дома. Медленно волнения воздуха и земли успокаивались, а когда все уже стихло, примчался С востока дышащий жаром поток воздуха и ворвался в комнату, потно облизывая лица сидящих за столом.

— Что это? — исцутанно спросил Степанов, обводя взглядом сидящих за столом.

— Кажется, что кто-то усомнился в происходящем, — сказал Кононыкин. — Или силы вторжения показали свое могущество. Больше всего это похоже на далекий ядерный взрыв.

— Кто может бросить вызов могуществу самого Аллаха? — спросил Магометов и сам себе ответил: — Никто. Ведь воинства небес и земли принадлежат Ему и никому более.

— Но Ему ли принадлежат воинства подземелий? — шепотом сказал Кононыкин и толкнул в бок Ворожейкина. — Ему ли принадлежат воинства чужих звезд?

— Воевать — дело неблагодарное, — возразил Магомет. — Одни мучения для людей. Я недавно в Грозный ездил, до сих пор развалины стоят. Разве так можно? Разрушить разрушили, а построить опять забыли.

— Ты, Магометка, не дело говоришь, — покачиваясь, сказал Апраксин. — Чечены в горах шашлыки жарить будут, а мы им город восстанавливать?

— Э-э, — замахал короткими ручками Коган. — Вы так до драки дойдете. Ну, побомбили немного, поспорили. У меня претензии к обеим сторонам, я вайнахов, как русских, люблю! Мириться надо. Нельзя же действительно самостоятельными стать, если твои горы со всех сторон русские равнины окружают!

— Я сам русский вайнах, — мрачно сказал Магомет. — В войну приезжали, говорят: «Ты вайнах? Отдавай сыновей Родину защищать!» А какую родину? Я в Чечне ни одного дня не жил, я в Семипалатинске родился, а всю сознательную жизнь в Царицынской области прожил. Что ж им, за басаевские деньги умирать? Пусть лучше россошских девок тискают. Здесь у них Родина!

— Родина у человека одна, — нравоучительно проговорил Коган. — Вся беда в том, что русские себя тоже богоизбранным народом считают, а наши тесниться не хотят, рядом с Богом и так места мало!

— Вы такие, — сказал густо отец Николай. — Во всем выгоду ищете. Даже в советские времена, когда у нас с Библиями плохо было, вы и на Боге норовили заработать, по таким ценам епархии литературу предлагали, в Аду не увидишь. — Он махнул рукой. — Что с торгашей возьмешь?

— Ишь, раздухарились, — подал голос Коняхин. — Ничего, завтра вас помирят!

— Ссоритесь, — укоризненно сказал Магомет Магометов. — Все ссоритесь. Где трое русских сидят — там ссора, где пятеро пьют — обязательно драка начнется. Зачем ссориться? Стол накрыт, шашлык скоро будет. Надо песни петь, ссориться не надо. Уверовавшие в достатке будут, а кто не уверует — будет в недостаче.

— Уверуешь тут, — саркастически заметил Апраксин. — У тебя — Аллах, у жидов тоже свой жидовской Бог, даже у них, — он махнул рукой в сторону уфологов, — Бог вроде один, да на три лика.

— Если каждый вайнах — бандит, то каждый русский —. философ, — засмеялся Магометов. — Все в страданиях истину ищет. Завтра нам смысл жизни откроется. А что до Бога, то все мы, по сути, одному Богу поклоны бьем, только зовем по-разному.

Выпили еще. Потом принесли румяно-коричневые шашлыки и под них тоже выпили по паре стопок. Попробовали спеть, но песня-не пошла. Настроение не соответствовало, хотя и выпито было уже немало.

Первым засобирался Коняхин.

— Спасибо, Магомет, — поднялся он. — Но мне пора. Тепло у тебя за столом, но идти надо.

— Зачем обижаешь? — поднялся и Магомет. — Куда торопишься? Время, проведенное с друзьями за столом, Аллах не засчитывает в срок жизни.

— Пора мне, Магомет, — повторил Коняхин. — Да и Апраксина до дому доведу. Глянь на него, совсем уже никакой. Раскис мужик, голова подушки просит.

— В войну хуже было, — ожил Апраксин. — Сколько оно выпито? Мне такая доза, мужики, как слону дробина. Помню, в сорок четвертом в Польше были мы в местечке… под Белостоком… только от немцев из танковой гренадерской дивизии СС «Фельдхернхалле» отбились…

— Пойдем… мамонт, — сказал Коняхин, и подобие улыбки появилось на его темном морщинистом лице, а брежневские брови диковинно изогнулись, словно буден-новские усы. — Там небось твоя старуха уже все бивни в крошку стерла, придешь домой, она тебя маленько за хобот-то потаскает!

Как-то получилось, что все вышли во двор проводить Коняхина с Апраксиным. Солнце стояло еще высоко, но рядом с ним горели миражи, повторяющие облик светила. Три солнца горело в выцветшей синеве небес, и каждое горело не хуже основного. На востоке, там, где находились полигоны Капустина Яра, чуть выше деревьев стояла багрово-черная полоса. Косаря над Царицыном уже не было видно, теперь над городом кружилась стая летающих тарелочек, маленькими металлическими звездочками поблескивая в солнечных лучах. На назойливых мух были похожи тарелочки. Или на пчел, собирающих не- ктар со степных цветов.

— Ворота жемчужные, — хмыкнул Ворожейкин, не отводя глаз от кружащихся в небе тарелочек. — Стены из ясписа…

Кононыкин смотрел в небо, но сейчас летающие тарелочки абсолютно не занимали его. «А ведь никто не поверит, — обожгла душу внезапная мысль. — Никто. Кара небесная — да, гнев Господень — может быть. Но никто никогда не поверит, что это не кара небесная и не гнев Божий, а просто хорошо продуманное и прекрасно организованное вторжение. Никто ведь не поверит! Легче поверить в то, что сбылись пророчества, нежели в то, что эти пророчества кто-то использует в своих целях».

Коняхин и Апраксин, нетвердо ступая, двинулись по улице. Коняхин пытался придерживать воинственного ветерана, но тот вырывался, доказывая, что чувствует себя великолепно. Они уже скрылись за поворотом, когда Апраксин грянул любимую свою песню о погибших танкистах.

— И дорогая-а-я не узна-ет, каков танкиста был конец! — донеслось до стоящих во дворе.

Магомет Магометов вздохнул, покачал головой и сказал:

— За стол пошли! Махан стынет! Махан горячим хорошо есть, пока вкус мяса не пропал.

«Никто не поверит, — снова подумал Кононыкин. — Никто». — «А сам-то ты в это веришь?» — насмешливо спросил внутренний голос.

Вечерние сумерки немногим уступали ушедшему дню. Солнце и его миражи скрылись за горизонтом, но набирающая желтую полноту Луна и Полынь-звезда, пылающая на небосводе, заливали мир своим светом, и остальные звезды в серых, кажущихся пыльными небесах почти не были видны. В высоте двигались стремительные разноцветные шары. Они сталкивались друг с другом, разбрасывая снопы искр, сливались, образовывая диковинные дрожащие пузыри, напоминающие мыльные, а на севере уже раскатилась на половину горизонта переливчатая аврора.