– Ну… может быть, лучше поспать?

В первую секунду я готова была с ним согласиться. Но мне что-то помешало.

– Не хочу. Поднимайтесь. Номер комнаты помните?

– Еще как помню.

– Не захватите мне баночку колы внизу? Мне без кофеина сейчас не обойтись.

– Обычную или диет-колу?

– А вы сами как думаете?

– Обычную, конечно.

– Правильно.

– Сделаю.

Я повесила трубку и пулей метнулась в ванную. Голова гудела, напоминая о пережитых в последние дни стрессах и нескончаемой череде драматических событий. Не включая свет, я наскоро почистила зубы и ополоснула прохладной водой лицо. Несколько секунд напряженно вглядывалась в собственное отражение, мучительно соображая, стоит ли потратить время хотя бы на легкий макияж, но в итоге отказалась от этой идеи. Если я не понравлюсь ему такая, какая есть, придется как-нибудь обойтись в этой жизни без него.

Впрочем, с ночной сорочкой – сплошь в идиотских кружевцах и бантиках – необходимо было что-то делать. Уж как я ненавидела все эти девчачьи клубы Юга, которыми мне постоянно тыкала в нос Джейн, а выглядела сейчас, как самый примерный из членов. Когда девушка из ФБР, прикупившая мне целый гардероб казенных вещей, хвасталась своими приобретениями и я увидела, как бережно она извлекает из целлофанового пакета это кружевное страшилище, то сначала решила, что она хочет надо мной тонко посмеяться. Конечно, я ошиблась. Скорее всего, точно такая же ночная сорочка висела у девушки в домашнем шкафу. Ну, как бы то ни было, я быстро ее сбросила и облачилась в джинсы и футболку.

Кайсер постучал в дверь еле слышно, памятуя о близком соседстве бдительной Венди. Я сначала предусмотрительно глянула на ночного гостя в «глазок» и только потом отперла дверь номера. Он вошел, улыбнулся и продемонстрировал две банки колы. Одну из них тут же откупорил и протянул мне.

– Спасибо, Джон. – Я сделала большой глоток, обжегший мне гортань. – Устали?

– Не то слово.

– Что-нибудь прояснилось за вечер?

Он чуть поморщился.

– Да не особенно.

– Как вы думаете, Уитон и Фрэнк – любовники?

– Не представляю, что еще могли бы означать эти их ночные посиделки.

– Ну почему… Может, они спорят об искусстве.

– Интуиция подсказывает мне, что высокие материи здесь ни при чем.

– Честно говоря, моя интуиция подсказывает мне то же самое. Послушайте, мне показалось, что на допросах Ленц постоянно гнет какую-то свою линию, игнорируя вопросы, которые задаете вы. Почему?

– Увольняясь из ФБР, он тешил себя иллюзиями, что его будут долго помнить. И ошибся. И обиделся. Сейчас он хочет всем доказать – а прежде всего самому себе, – что нынешнее поколение агентов ФБР в подметки не годится старым зубрам вроде него.

– Кстати, когда я высказала гипотезу о раздвоении личности, он не удивился. Словно и сам об этом думал.

– Он сделал вид, что не удивился, – веско заметил Кайсер.

– А что вы скажете по этому поводу?

– Мне ваша гипотеза не по душе. Трудно представить психически больного человека – а это ведь разновидность тяжелого психического заболевания, – который похищает женщин одну за другой, не оставляя ни малейших следов, да еще и рисует как Рембрандт. Какая-то фантастика, вы уж меня простите… Впрочем, гипотезу надо проверить. Обязательно. А для начала мы попробуем выяснить, кто из них троих подвергался сексуальному насилию в детстве. Талия уже сама все рассказала. – Он наконец сделал хороший глоток из своей банки и вдруг усмехнулся: – Мы что, так и будем говорить о делах ночь напролет?

– Согласна, давайте закругляться.

Я отошла к окну и отдернула занавески. С четырнадцатого этажа открывался неплохой вид на озеро. Не лучше, чем из окна инспектора Боулса, просто другой. Ночью озеро казалось морем пролитой нефти, разрезанной тонким жалом подсвеченного моста, уходившего на север и терявшегося вдали. Я вернулась от окна и присела на краешек постели. Кайсер тем временем скинул пиджак, бросил на спинку стула и сел напротив меня – в двух шагах. Я невольно разглядывала опоясывавшую его оружейную сбрую, увенчанную небольшой кобурой.

– Так о чем поговорим? – спросил он.

– О чем вы сейчас думаете? – поинтересовалась я в ответ.

– О вас. О тебе, – улыбнулся он.

– Почему ты думаешь обо мне?

Он покачал головой.

– Кабы знать… Есть такая примета: если ты что-то потерял, то лишь выбившись из сил в поисках пропажи и плюнув на все, внезапно ее обнаружишь.

– Знаю такую. Но бывает, что когда ты находишь эту вещь, она тебе уже не нужна.

– Это нужно всем.

– Ты прав. – Я почувствовала, что краснею, голова приятно кружилась, по всему телу разлилось тепло, будто я пила коньяк, а не колу. Я была готова к следующему шагу, и все же что-то меня еще удерживало. Я вновь отхлебнула из банки. – Я уже рассказывала тебе, как печально складываются мои отношения с мужчинами… которые искренне уверены, что хотят меня… а при ближайшем рассмотрении все выходит по-другому.

– Я помню.

– Теперь жду подобной откровенности и от тебя. Мне кажется, ты верный человек. И меня удивляет, что вы расстались с женой. Почему это случилось?

Он вздохнул и отставил колу, словно боялся ненароком выронить банку.

– Дело не в том, что я тогда с головой закопался в работу… Хотя именно закопался. Если бы я был врачом или инженером на ночных дежурствах, она бы не возражала. Тут другое… То, что я каждый день вижу по работе, не расскажешь дома за ужином. Знаете, такие тихие уютные вечера в семейном кругу, столь ценные для пресловутых нормальных людей? Жена была из таких. Я – другой. Когда у меня стало слишком много работы, мы утратили общий язык. Я приходил домой после восемнадцатичасовой гонки за детоубийцей, а она стояла посреди гостиной и, заламывая руки, сокрушалась, что занавески не подходят по цвету ковру. Я пытался намекать на обозначившиеся в наших отношениях сложности. Бесполезно. Однажды все выложил начистоту. Она оказалась к этому не готова. Да и кто оказался бы готов? Потрясение было таким сильным, что включившийся в ее мозгу защитный механизм немедленно вычеркнул все это из памяти. И меня в том числе.

– Ты обижен на нее?

– Нет. У нее сработал инстинкт самосохранения. Страшные вещи происходят в нашем мире, Джордан. Лучше не знать о них. Здоровее будешь. Ничего не видеть и не слышать. Потому что только дашь слабину, и вот они уже у тебя в мозгу и никогда – никогда – их оттуда уже не вытрясешь. Да что я тебе объясняю, ты сама все знаешь лучше меня. Тоже всякого повидала…

– Я тебя хорошо понимаю. Особенно про тихие семейные вечера. Я о них много мечтала. А в какой-то момент трезво спросила себя: а будет ли в твоей жизни хоть один? Тяжело увязать в сознании семейную идиллию с моими фотографиями. Хотя на них изображена лишь сотая доля того, что мне пришлось увидеть.