— Думаешь, там будет легко?

— Нет. Но во всяком случае, легче, чем здесь. Этот мир давно превратился в кладбище, в один огромный могильник… И запах тут кладбищенский, и тишина соответствующая, и призраки бродят, как по заброшенному кладбищу.

— Слушай, давай о чем-нибудь другом. У меня эти заупокойные дела вот уже где сидят! — Лилечка приставила ребро ладони к горлу. — Сам понимаешь, что я здесь пережила… Поэтому развлекай меня.

— Каким образом? — слабо улыбнулся Лева. — Взять, что ли, кирквудовскую пушку да выстрелить вон в тот гнилой пень. Вдруг он превратится в клумбу цветущих роз или в виноградную лозу.

— А такое вообще возможно?

— Почему бы и нет. Только вероятность того, что пень превратится в замшелый валун, кучу навоза или другой, еще более гнилой пень, значительно выше.

— Почему?

— Как бы это тебе попроще объяснить… — замялся Цыпф.

— Ой, только не надо считать меня дурой, — обиделась Лилечка.

— Нет, я совсем не это имел в виду… Ты же в школу не ходила, а тут важны термины.

— Объясни без терминов!

— Вряд ли у меня получится… Просто я считаю, что и сам принцип причинности, и его противоположность, возникающая под действием сил Кирквуда, действуют в рамках другого, гораздо более общего принципа. Ну, скажем, закона возрастания энтропии, то бишь беспорядка. Все сущее в природе, в том числе и стрела времени, имеет тенденцию двигаться от порядка к хаосу. Ребенок, едва родившись, начинает свой путь к смерти. Процессы разрушения здания начинаются раньше, чем оно бывает построено. Вселенная движется к гибели. Вот почему вероятность неблагоприятного исхода всегда выше, чем благоприятного…

— Подожди! Однако ведь люди создают из дикого камня прекрасные скульптуры, из железной руды — острейшие клинки, из набора звуков — трогательные мелодии. То есть превращают беспорядок в порядок!

— Тут вопрос нашего личного восприятия… С точки зрения природы дикий камень мало чем отличается от скульптуры. Впрочем, не исключено, что творческая сила разума, духовная энергия есть единственное, что способно противостоять нарастанию хаоса… Но в нашем с тобой случае этот феномен не работает. Надеяться можно разве что на игру случая. А случай, сама знаешь, подставляет подножку гораздо чаще, чем дает крылья.

— Опять ты о печальном! Сколько же можно! — Лилечка остановилась. — У тебя хоть что-нибудь в жизни хорошее было? Ты хоть когда-нибудь о приятном вспоминаешь?

— Вспоминаю… — признался Цыпф. — О тебе.

— Первая радостная новость за целую неделю. — Она положила ладони ему на плечи. — За это тебя и поцеловать можно.

Ее лицо было сейчас так близко, что Лева видел одни только глаза — огромные и в самом деле бездонные, лишь у самой поверхности отсвечивающие малахитом, а в глубине своей таящие голубой туман. Леве было стыдно всматриваться в эти чудные очи. Что он мог там разглядеть? Себя самого — плешивого, зачуханного, с кровавым колтуном в волосах.

Впрочем, то, что отражалось сейчас в ее зрачках, сначала даже понравилось Цыпфу. Он и предположить не мог, что выглядит со стороны столь мужественно: черная буйная поросль на черепе, небольшие, но жесткие буркалы, глубоко сидящие в глазницах, волевые очертания рта. Только почему в этом рту столько зубов? И куда делся нос, вместо которого между верхней грубой и глазами зияют уродливые провалы ноздрей?

Неизвестно, сколько времени рассматривал бы Лева этот странный портрет, но Лилечкины веки внезапно захлопнулись, пугливо взмахнув ресницами, а сама она завизжала, вдобавок ко всему еще и вонзив ногти в плечи партнера.

Волосы, еще сохранившиеся на Левкиной голове, шевельнулись, как бы от порыва ветра. Но ветер этот был чересчур горяч и смраден, чтобы в нем не угадывалось дыхание огромной плотоядной твари.

На застывшую во взаимных объятиях парочку наползало кошмарное существо, все сходство которого с человеком только и ограничивалось черной щетиной, покрывавшей бугристый череп, оловянными шарами глаз, утонувших в жестких кожаных складках, зубастой пастью да парой ноздрей, продавленных в широкой, не то кабаньей, не то крокодильей роже. Все остальное: четырехпалые когтистые лапы, волочащееся по земле объемистое брюхо, могучий загривок и голый длиннющий хвост — представителю семейства высших приматов принадлежать никак не могло.

Лева, безусловно, совершил ошибку, пытаясь обнаружить сходство между собой и этим чудовищем. Оправданием ему могло служить только то, что зеркалом, в которое он смотрелся, были глаза любимой девушки…

«Почему же я не захватил с собой пушку?» — такова была первая мысль Цыпфа, выкристаллизировавшаяся среди вихря чувств бессознательных: испуга, досады, ярости.

Впрочем, пушка здесь могла и не пригодиться. Подобное страшилище наверняка было порождено не без участия сил Кирквуда, что могло превратить выстрел не только в акт самоубийства, но и в глобальную катастрофу.

Бежать было уже поздно — чудовище могло легко достать их не только зубами или лапой, но даже и хвостом, который в настоящий момент крушил все, до чего только дотягивался. Бесспорно, зверь пребывал в состоянии ярости. Он клацал челюстями, утробно шипел и вращал глазами так, словно те вовсе и не были соединены с телом. Надежду, да и то призрачную, внушало только одно обстоятельство — тварь недавно плотно перекусила, о чем свидетельствовали не только размеры его утробы, но и застрявшие между зубов свежие клочья мяса.

Лева еще нашел силы, чтобы стать к чудовищу во фронт и упрятать Лилечку за собственную спину. Правая рука сама выдернула из-за пояса пистолет, а левая сбросила предохранитель и передернула затвор. Оставалось решить, что в данной ситуации предпочтительнее — попытаться причинить ущерб противнику или застрелиться самому.

Звонкий жизнерадостный смех помешал Цыпфу достойно разрешить эту непростую дилемму. Из-за загривка зверя выглянули мордашки близнецов. Пока девчонка хохотала, показывая пальцем на Цыпфа, тыкавшего стволом пистолета то в пасть чудовища, то себе в висок, мальчишка соскочил на землю и, ухватившись за кончик хвоста, которым впору было прокладывать лесные просеки, прекратил его разрушительные размахи.

Потом они вдвоем очень толково объяснили жестами, что зверю этому предназначено на время стать транспортным средством, обслуживающим ватагу. Опасен он только в состоянии крайнего голода, а сытый даже муху не обидит. Поэтому они его и накормили впрок. (Девочка в доказательство погладила зверя по животу и зажмурилась от удовольствия.)

— Ну разве они не молодцы! — Лилечка уже привыкла переходить от состояния ужаса к состоянию благодушия за считанные минуты. — Стоило нам только заикнуться о тягловой силе, как они уже все организовали.

— Хотелось бы только знать, где они эту тягловую силу раздобыли, — Цыпф не без труда восстановил власть над своим собственным языком. — Вряд ли в Будетляндии проживают такие монстры.