По возвращении из Москвы Кэти была преисполнена решимости начать с чистого листа новую и независимую жизнь. Она редко обращалась к воспоминаниям о годах в Европе, однако в последующие годы, при каждом возвращении домой в Арден-Хаус, о той поре её жизни ей будет напоминать пара сталинских скакунов в конюшне, стоящих бок о бок с их пони для поло. Именно на этих лошадях Кэти и Аверелл будут совершать совместные прогулки по окрестным лугам и лесным тропам. А поскольку ни отец, ни дочь не были людьми, склонными к ностальгии, этот дар Сталина останется для них чуть ли не единственным напоминанием о партнёрстве, у истоков которого они стояли, и чрезвычайных военных годах, проведённых ими вместе{770}.

Утром 17 апреля 1945 года яркое солнце освещало интерьеры величественного собора Святого Павла. Пусть и с почерневшими от гари стенами, и с уничтоженным немецкой бомбой алтарем, собор этот – гордость Лондона – блиц пережил – и это было явленное чудо свыше. На протяжении всей войны собор Святого Павла служил для лондонцев источником вдохновения и утешения. Теперь же, когда война в Европе близилась к развязке, внутри было тесно от собравшихся на поминальную службу по великому другу Британии Франклину Рузвельту.

Черчилля известие о смерти Рузвельта застало в Лондоне около полуночи 13 апреля, после чего он так и просидел всю ночь, понурившись, в своем кресле, – а поутру на нём лица не было, и голос его лишился привычной зычности и экспрессии{771}. Он хотел было отправиться в Вашингтон на похороны, но в последнюю минуту передумал, хотя самолёт был уже готов к вылету. В США и так хватало министров из его кабинета, успевших загодя прибыть туда к назначенному на 20 апреля открытию в Сан-Франциско конференции объединённых Наций, а в Британии тем временем всё громче звучали призывы к проведению сразу же по завершении войны всеобщих выборов, да и взрывоопасная внутриполитическая обстановка делала его отлучку из Лондона невозможной. В Америку вместо Черчилля отправился Энтони Иден в качестве полномочного представителя премьер-министра, а сам Черчилль решил ограничиться присутствием на панихиде в лондонском соборе Св. Павла{772}.

Среди высокопоставленных лиц, присутствовавших тем утром в соборе на поминальной службе, были, помимо премьер-министра, четыре европейских монарха в изгнании (норвежский, югославский, греческий и голландский) и два дражайших друга Черчилля военных лет – посол Уайнант и король Георг VI. Последний прибыл в сопровождении королевы и их восемнадцатилетней дочери, наследной принцессы Елизаветы. И король, и наследница престола явились почтить память усопшего в строгой военной форме: Георг – в мундире адмирала флота, Елизавета – в скромном цвета хаки платье механика Вспомогательных территориальных служб{773}.В синей униформе Королевских ВВС сидела на скамье рядом с отцом и Сара Черчилль. Клементина всё ещё находилась в Советском Союзе с визитом доброй воли по линии Красного Креста, и Уинстон снова отозвал Сару с авиабазы в Медменхэме послужить ему поддержкой и утешением: кончина Рузвельта была без преувеличения «горькой утратой для всего человечества». Под занавес между двумя лидерами, конечно, возникли разногласия, но Франклин Рузвельт всё равно оставался для Уинстона Черчилля «самым большим американским другом, какого мы когда-либо знали».{774}

По завершении службы посол Уайнант сопроводил премьер-министра по чёрно-белому мраморному полу нефа на выход. Следом шла Сара с программкой в руке. Выйдя на свежий воздух, её отец остановился с чёрным шелковым цилиндром в руках. Его облачённую в подобающий траурному случаю чёрный фрак видную фигуру в обрамлении колонн вдруг озарило солнце. И едва лишь яркие лучи упали на лицо премьер-министра, что-то бисером заблистало на его щеках. Черчилль плакал. Но через какое-то мгновение он собрался, водрузил цилиндр на голову, попрощался со спутниками и с достоинством прошествовал вниз по ступеням в сопровождении тактично приотставшей на три шага Сары. Завершать войну Уинстону предстояло так же, как он в неё и вступил – решительно и в гордом одиночестве{775}.

В 1940 году, когда Черчилль выступил за бескомпромиссную битву против нацистской напасти, в то время как его коллеги изыскивали возможности для замирения со злейшим врагом на континенте, британский народ его поддержал и преисполнился решимости не сдаваться до победного конца. Теперь же и те, кто в ту пору поспешил его поддержать, начали массово дезертировать, невзирая на то, что до военной победы было рукой подать. Многие коллеги-парламентарии осудили премьер-министра за принятые в Ялте геополитические решения, но Сара знала, что столь тревожное развитие событий никак не связано с происходящим за тысячу миль к востоку от Лондона. Большинство людей не интересуются тем, что происходит дальше ближайших окрестностей, а кое-кто – и не дальше собственного дома, если таковой у них, на счастье, по-прежнему имеется.

За без малого шесть лет войны британцы выдохлись – изголодались на скудных пайках в нетопленном жилье, которое к тому же из-на немецких бомбежек было по всей стране в остром дефиците. Конец войны поднял волну страха перед грядущей массовой безработицей. Сара остро чувствовала панические настроения своих коллег, понятия не имевших, куда им податься, когда в Европе настанет мир. Хорошо, если перебросят на Тихий океан, а что, если просто демобилизуют? В вооружённых силах можно рассчитывать на стабильное денежное довольствие, крышу над головой и трёхразовое питание. А после демобилизации – где и какую работу искать вчерашним героям боевых действий и никем не воспетым работникам тылового обеспечения{776}?

После присутствия на поминальной службе в Лондоне Сара вернулась на авиабазу в Медменхэме и оттуда неделями наблюдала за отчаянной политической борьбой своего отца. Чем громче звучали призывы ко всеобщим выборам, тем яснее становилось, что избиратели всё более склоняются на сторону Лейбористской партии Клемента Эттли с её социалистическими идеалами. 23 мая, ровно через две недели после безоговорочной капитуляции нацистской Германии, члены коалиционного правительства военного времени от Лейбористской и Либеральной партий подали в отставку, оставив Черчилля во главе временного кабинета министров консерваторов до формирования нового правительства по итогам назначенных на 5 июля всеобщих выборов. Предвыборную кампанию Черчилль начал за месяц до выборов, открыв её 4 июня пламенной речью с осуждением набирающих в Британии популярность идей социализма. Он отчаянно, но тщетно надеялся отбить у новоявленных приверженцев Лейбористской партии охоту голосовать за её программу, сулящую неисчислимые опасности под видом гуманной и благонамеренной формы социалистического управления государством. Сара у себя в Медменхэме внимала тем вечером речи отца по радио. При социалистическом режиме, грозно предупреждал Уинстон, британская демократическая традиция свободы слова и речи уступит место полицейскому государству. История показала, что подобное правительство неизбежно приводит к тоталитарному государству, которому придётся «опираться на некую форму гестапо» для принуждения к исполнению своих программ и затыкания рта критикам. Гражданские служащие «перестанут быть как служащими, так и гражданскими». За этими гневными инвективами Черчилля стояла тревога, пробуждённая ходом развития событий в Восточной Европе{777}.

Сара, слушая, отмечала, что налицо редчайший случай, когда риторика её отца звучит фальшиво и цели не достигает. Она-то, в отличие от него, день за днём работала бок о бок с людьми самых разных взглядов. Ему бы надо было с ними поговорить, прежде чем готовить речь. По завершении трансляции Сара сразу же позвонила отцу. У него к ней был один вопрос: если бы она была сторонницей Лейбористской партии, убедила бы Сару его речь пересмотреть свои взгляды? К сожалению, связь была плохая, и ответа дочери Уинстон не расслышал.

На следующее утро Сара проснулась