По Ливию, однодневное промедление спасло Рим от разрушения. В действительности же карфагенские войска были измотаны, а Рим все еще находился на расстоянии 400 километров, и, кроме того, он был обнесен мощными фортификациями, перестроенными в 378 году. Городская крепостная стена, возведенная из известкового туфа, протянулась на семь километров, и ее перемежали оборонительные башни. К ней примыкали земляные укрепления, скаты и рвы. Город защищали два легиона, корабельные пехотинцы, другие войска и отряды, сформированные жителями. Для взятия Рима потребовалась бы длительная осада и мощные штурмовые орудия.[316] Собственно говоря, Ганнибал и не собирался брать город. Он, похоже, планировал продолжать тактику отчуждения от Рима италийских и латинских союзников, рассчитывая на то, что изолированный, истощенный и деморализованный город сдастся и запросит мира.

Ганнибал исходил из того, что Карфаген будет диктовать условия мира, подобно тому как это делал Рим после Первой Пунической войны. В этих целях он отобрал римских пленников и отправил их в Рим для переговоров о выкупе 8000 римских граждан, удерживаемых карфагенянами. Но прежде чем уйти, они должны были поклясться, что вернутся после завершения своей миссии. Выкуп пленников был общепринятой нормой в войнах того времени, с этого обычно начинались мирные переговоры. Ответ римлян привел Ганнибала в недоумение: сенат отказался видеть римских плененных соотечественников и даже принял постановление, запрещавшее кому-либо выкупать их. Рим заявил о намерении сражаться до конца. Ганнибалу ничего не оставалось, кроме как избавиться от пленных, поскольку они обременяли войска, и без того испытывавшие нехватку ресурсов. Некоторых казнили, но большинство узников были проданы в рабство.

На каких условиях Ганнибал хотел заключить мир с Римом? Согласно Ливию, он, обращаясь к римским пленникам, заявлял, что не стремится разрушить Рим, и говорил с ними по-доброму: «Его война с римлянами не война на уничтожение — это спор о достоинстве и власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью, и доблестью». Возможно, Ливий дал наиболее точную оценку намерений Ганнибала после битвы при Каннах. С точки зрения военных и пропагандистских целей его кампания была чрезвычайно успешной. Он уже реально угрожал покончить с римскими притязаниями на военное превосходство и исторические права владеть Апеннинском полуостровом, составлявшим идеологическую основу территориальной экспансии Рима. Такого успеха, наверное, не ожидали и самые оптимистичные советники полководца. Действительно, можно предположить, что на данном этапе Ганнибал вовсе не замышлял уничтожать Рим, а хотел всего лишь превратить его в заурядное центральноитальянское государство, освободить италийские города и вернуть Карфагену Сардинию и пуническую Сицилию.

Однако сразу же после величайшего военного триумфа Ганнибал допустил серьезный стратегический просчет, уверовав в то, что Рим можно принудить к мирным переговорам. Гибридное воспитание под руководством Сосила и других греческих учителей подготовило его к премудростям эллинского стиля государственного управления, но их наставления теперь были очень далеки от грубых политических реалий современной ему действительности. Через два столетия триумф римского ожесточенного упрямства станет бесспорным фактом, на основе которого греческие интеллектуалы будут выстраивать концепции, объясняющие, почему и каким образом Рим подмял под себя весь мир. В последние десятилетия III века до н.э. средиземноморские государства лишь только начинали наталкиваться на твердокаменность римлян. Для Рима Апеннинского полуостров был больше чем объект для завоевания территорий, которыми можно торговать или обмениваться в зависимости от политических обстоятельств. Трудно представить, чтобы Рим пошел на компромиссы с врагом или отказался от завоеванных земель. Римские сенаторы, с которыми пришлось иметь дело Ганнибалу, воспитывались на историях о неукротимых предках, отвергавших какие-либо переговоры с противником, даже в самых бедственных ситуациях. Поучительный пример такого рода показал в 280 году Аппий Клавдий Цек, не пожелавший договариваться с победоносным Пирром. Для общества, в котором самоидентификация элиты тесно связана с mos majorum, обычаями предков, совершенно немыслимо было даже обмолвиться о возможности отречения от земель, завоеванных кровью прародителей.

За время многолетнего противоборства Карфаген неоднократно загонял Рим в угол. Но каждый раз окончательная победа ускользала от него по одной очевидной причине: его враг просто-напросто не желал согласиться с поражением. Завоевание Баркидами Иберийского полуострова подготовило столкновение Ганнибала с Римом. Двадцатилетняя почти непрекращающаяся война с решительным и искусным противником превратила Ганнибала в блистательного полководца и закалила карфагенскую армию. Он теперь хорошо знал и сильные, и слабые стороны армии противника, но по-прежнему не понимал несгибаемого упрямства римлян. Экспансия в Испании помогла утишить боль от прежних поражений и возместить территориальные потери, но она не могла научить карфагенских полководцев воевать с Римом. Если бы Ганнибал приобрел такой опыт, то он вряд ли выпустил бы из рук раненого римского льва.

Ливий рассказывает, будто Ганнибал, когда его спросили, кого он считает величайшим полководцем всех времен, поставил только Александра Македонского выше Пирра, царя Эпирского. Он объяснил свой выбор тем, что Пирр был не только превосходным военным тактиком, но и обладал «таким даром располагать к себе людей, что племена Италии предпочли власть иноземного царя верховенству римского народа, столь давнему в этой стране».

Действительно, Ганнибал, добиваясь расположения греков Южной Италии, уподоблялся Пирру. Греческая Южная Италия предоставляла ему определенные стратегические выгоды: в силу ее относительной близости к Северной Африке упрощалось решение проблем материального обеспечения и отправки подкреплений. Кроме того, она была особенно притягательна для человека, взращенного на эллинских культурных традициях и обреченного жить в «варварском» ближнем зарубежье греческого мира. Однако если бы Ганнибал повнимательнее изучил историю итальянской эпопеи Пирра, то, возможно, знал бы, как быстро возникли осложнения в отношениях между городами Великой Греции и пришельцем, как улетучилось дружелюбие, проявленное к нему по прибытии в Южную Италию. Но и Пирр не был первым эллинским вождем, испытавшим такую перемену настроений коренных жителей. В 334 году граждане Тарента призвали Александра, царя Эпирского, дядю Александра Великого, защитить их от посягательств местных италийских племен, и вскоре стало ясно, что для автономии города от него исходит больше угрозы, чем от тех, кого они боялись. От эпирского порабощения Тарент спасла только преждевременная смерть царя.

Города Южной Италии поначалу видели в Пирре и заступника в борьбе с Римом, но их ожидания не оправдались. После двух блистательных побед над римскими войсками Пирр, не удовлетворившись ролью наемного доброхота, решил тайно договориться с римлянами о таком разделе Италии, при котором он станет правителем Великой Греции. Римляне, понимая стратегическую значимость региона и, возможно, предполагая, что угрозы, создаваемые этим выдающимся, но переменчивым полководцем, рано или поздно исчезнут, отклонили его предложения. Да и города не были в восторге от покровителя. Как верно заметил Питер Грин, им требовался «профессиональный полководец, ответственно исполняющий свою миссию, а они получили такого же амбициозного конкистадора, каким был Александр Эпирский, но еще более опасного, поскольку в военной силе ему не было равных». Повидав эллинских «спасителей», выдававших себя за новых Гераклов, города Великой Греции не спешили встать под знамена Ганнибала.