микробами укрепил их трупы на препаровальном столе, обильно смочил их раствором сулемы и с холодной, бездушной аккуратностью вскрыл их внутренности стерилизованными инструментами.

И внутри этих несчастных зверьков Кох нашел те же самые бугорки, которыми были усеяны внутренности рабочего. Он погрузил эти бугорки на своих неизменных стеклышках в ванночки с синей краской и всюду, в каждом препарате, находил те же самые изогнутые палочки, которые он увидел впервые в окрашенном легком умершего рабочего.

— Да, я поймал его! — прошептал он про себя и поспешил оторвать деловитого Лёфлера и преданного Гаффки от их погони за другими микробами.

— Смотрите, — сказал он им. — Шесть недель тому назад я ввел этим животным крошечную частицу туберкулезного бугорка; в ней могло быть не больше сотни этих бацилл, и вот они превратились в целые биллионы. Из одного местечка в паху у этой свинки дьявольские зародыши распространились по всему ее телу.

Они проели стенки артерий, они проникли в кровь, которая разнесла их по всем костям, в самые отдаленные уголки мозга.

Он стал ходить по берлинским больницам и выпрашивать трупы мужчин и женщин, погибших от туберкулеза; он проводил целые дни в трупных покоях, а по вечерам сидел за микроскопом в своей лаборатории, тишина которой нарушалась только жалобным мурлыканием морских свинок.

— Мне удается находить эти палочки только у людей и животных, страдающих туберкулезом, — сказал Кох Лёфлеру и Гаффки, — у здоровых животных, сколько я ни смотрел, я их не видел ни разу.

— Без сомнения, это означает, что вы открыли бациллу данной болезни, доктор.

— Нет, нет еще… Может быть, это могло бы удовлетворить Пастера, но я еще недостаточно убежден. Я должен взять этих микробов из погибших животных, вырастить их на нашем мясном желатине и получить чистые колонии этих бацилл, культивировать их в течение нескольких месяцев, чтобы совершенно отделить от других микробов, и только тогда, если я привью такую культуру хорошему, здоровому животному и оно заболеет туберкулезом, тогда… — и на серьезном морщинистом лице Коха промелькнула улыбка. Лёфлер и Гаффки, устыдившись своих поспешных выводов, сконфуженно вернулись к прерванным занятиям.

Пробуя всевозможные комбинации, какие только могли прийти ему в голову, Кох пытался вырастить чистую культуру бацилл на бульонном желатине. Он приготовил для них дюжину различных сортов бульона; он выдерживал свои пробирки и при комнатной температуре, и при температуре человеческого тела, и при повышенной температуре. Он пользовался для своих опытов легкими морской свинки, кишевшими туберкулезными бациллами и не содержавшими в себе никаких других микробов; он сеял кусочки этих легких в тысячи пробирок и колбочек, но в конце концов из всей его работы ничего не вышло. Эти нежные, непрочные бациллы, пышно произраставшие в тропических садах больного животного организма, кишевшие роями в теле больного человека, отворачивали свои носы — если таковые у них были — от прекрасных бульонов и желе, которыми так усердно потчевал их Кох. Дело не ладилось.

Наконец в один прекрасный день Кох понял причину своих неудач.

— Затруднение заключается в том, что эти бациллы могут произрастать только в организме живых существ, может быть, они почти полные паразиты. Нужно придумать для них такую питательную среду, которая как можно больше приближалась бы к условиям живого организма.

Тут-то Кох и изобрел свою знаменитую питательную среду — свернутую кровяную сыворотку. Он пошел на бойни и набрал там чистой соломенно-желтой сыворотки из свернувшейся крови только что убитых здоровых животных; он осторожно подогрел эту жидкость для того, чтобы убить всех случайных микробов, затем разлил ее в несколько дюжин узких лабораторных пробирок и поставил последние в наклонном положении, чтобы получилась длинная плоская поверхность, удобная для намазывания больных туберкулезных тканей. Затем он нагревал пробирки в этом положении до тех пор, пока сыворотка в них не свертывалась и не превращалась в прекрасное чистое желе с косою поверхностью.

В это утро как раз погибла от туберкулеза одна из морских свинок. Он вырезал из нее несколько серовато-желтых бугорков и платиновой проволочкой нанес тонкую полоску этой пропитанной бациллами ткани на влажную поверхность свернутой сыворотки в целом ряде своих пробирок. И, наконец, облегченно вздохнув, он поместил их в термостат при точной температуре тела морской свинки.

Каждый день Кох с утра спешил к термостату, вынимал пробирки и подносил их к своим золотым очкам — никаких перемен!

— Ну, конечно, опять ничего не вышло, — с досадой пробормотал он; это было на четырнадцатый день после того, как он посеял туберкулезную ткань. — Каждый микроб, которого я когда-либо выращивал, через несколько дней размножался уже в большую колонию, а тут ничего и ничего…

Каждый другой человек на его месте давно бы уже выбросил вон эти бесплодные, неудачные пробирки с сывороткой, но за плечами у этого упрямого сельского врача опять появился знакомый ему демон и прошептал:

— Погоди, будь терпелив. Ты знаешь, что туберкулезным бациллам требуются иногда целые месяцы и годы, чтобы убить человека. Может быть, они очень, очень медленно, но все же растут в твоей сыворотке.

Итак, Кох не выбросил своих пробирок и на пятнадцатый день снова подошел к термостату и увидел, что бархатистая поверхность студня покрыта какими-то крошечными блестящими пятнышками. Кох дрожащей рукой достал из кармана лупу и, просмотрев сквозь нее одну пробирку за другой, увидел, что эти пятнышки представляют собой маленькие сухие чешуйки.

Он быстро вынул ватную пробку у одной из пробирок, автоматическим движением обжег отверстие пробирки на голубом пламени бунзеновской горелки, достал платиновой проволокой одну маленькую чешуйку и положил ее под микроскоп.

И тут Кох, наконец, понял, что обрел тихую пристань на длинном тернистом пути своего странствования. Вот они, бесчисленные мириады этих бацилл, этих изогнутых палочек, которые он впервые выследил в легком умершего рабочего!

Они неподвижны, но, несомненно, живут и размножаются; они изнежены, прихотливы в своих вкусах и ничтожны по размеру, но в то же время они более свирепы, чем целые полчища гуннов, более смертоносны, чем десять тысяч гнезд гремучих змей.

— Теперь остается только впрыснуть эти бациллы, эту чистую культуру бацилл Здоровым морским свинкам и разным другим животным; если они после этого заболеют туберкулезом, тогда уж не будет никаких сомнений, что эти бациллы являются возбудителями туберкулеза.

С увлечением и настойчивостью маньяка, одержимого навязчивой идеей, он превратил свою лабораторию в настоящий зверинец; он собственноручно кипятил батареи сверкающих шприцов и впрыскивал свои разводки морским свинкам, кроликам, курам, крысам, мышам и обезьянам.

— Но этого все еще недостаточно, — ворчал он. — Я попробую заразить туберкулезом животных, которые им никогда не