Ты знал, что я сижу у окна – вероятно, даже видел мои очертания, потому что всегда махал мне рукой. Я всегда зажигала свечу, чтобы ты видел, как я машу тебе в ответ. Эти свечи я бережно хранила – фитиль в них был сделан из волокон спиленой ивы. От огня по потолку вились тени, и тут ты входил в дом. Через темные леса зимой, через горы Хельсингланда весной, под задумчиво падающими каплями осени ты всегда добирался домой. Я видела, как ты становишься все мощнее – и наконец превращаещься во взрослого мужчину. Всегда с улыбкой, освещало ли тебя солнце или же дождь ритмично бил в лицо. Возможно, ты просто знал: после всего, что произошло, хуже уже быть не может.

– Добро пожаловать домой.

– Рад видеть тебя, мама.

Ты стал гораздо выше меня, мне приходилось встать на цыпочки, чтобы обнять тебя. Горячий напиток и мягкий хлеб между нами на столе. Меняющиеся узоры на потолке от дрожащего пламени свечей, когда мы сидели и говорили допоздна. В твоих зрачках по-прежнему притаилась тоска, но поверх нее легло спокойствие. Однако в шепоте деревьев слышалась горечь и печаль, не желавшая исчезать. В моей памяти стояли ваши радостные возгласы и топот ваших ног по траве, когда вас было трое. Вас должно было быть трое.

Теперь я в очередной раз сидела у окна, глядя, как снаружи кружит метель. Плотный снегопад – казалось, снежинки держатся за руки по пути к земле. Березы крепко спали за окном, то и дело налетал ветер, ерошил их кроны. Прекрасная непогода, от которой болят человеческие глаза. Сквозь ветер к дому приближались двое – мужчина, то есть ты, и женщина в шляпке. Всего лишь силуэт в лучах вечернего солнца, но уже по походке я увидела, как ты рад. На тебе не было пальто – его ты накинул ей на плечи. Под твоим – ее собственное, а под шляпкой – волосы, аккуратно уложенные ровными волнами.

– Добро пожаловать!

Обнять тебя – словно окунуться в облако тепла, запах смолы и листьев. Как много лет назад – твоего отца. Пальцы у тебя посинели, но твоя спутница не замерзла.

– Ирма, – произнесла она, протягивая мне руку в перчатке.

Глаза у нее были синие, как на раскрашенной фотокарточке. Она достала из твоего кармана несколько склеившихся карамелек и выбросила в ведро поверх картофельных очистков. Потом, когда она не видела, я потихоньку достала их и сложила в жестяную коробочку. Если я найду Малышку, они достанутся ей.

Теперь у тебя была Ирма, с ясными светящимися глазами и золотистыми, как масло, волосами – прекрасная, как Эльвира Малиган. И я сказала тебе:

– Как хорошо, что вы теперь вдвоем.

Ты провел рукой по моей спине.

Ирма была ни в чем не виновата, но ее волосы напоминали мне волосы пастора: идеально ровный пробор, неподвижные локоны на лбу.

– Мне больше нравится жить в городе, – сказала она, и ты полгода копил денег на съемную квартиру и совместную кровать.

Несколько мгновений, проведенных вами в нашем доме, мне особенно запомнились: Ирма стоит на коленях с двумя узкими поленьями в руке, которые она протягивает к огню, чтобы он загорелся, но не может дотянуться. Она слишком далеко от огня, не видит, что делает, но не хочет просить помощь, чтобы развести огонь – похоже, ей неуютно от этой печи, от стояния на коленях и нашего домика. Возможно, ей неуютно с будущей свекровью, высохшей, с потрескавшимися пальцами и грязными ногтями, которую земля несколько раз чуть не поглотила целиком. Еще я помню все те случаи, когда ты предлагал ей прогуляться до охотничьей вышки. Первый раз это было весной, серый цвет сменился светло-серым, а на яболнях за окном проступала нежная зелень. Может быть, ты хотел ей о чем-то рассказать – или же просто посидеть на медвежьей шкуре, глядя, как блестит вдалеке вода в озере.

– Я сам ее построил, когда был еще ребенком. Хочешь, покажу ее тебе?

– Конечно, можем прогуляться. А далеко идти?

Ирма готова была пойти с тобой, но в другой день, когда не такое яркое солнце, не такой сильный ветер, не так много дел, это слишком далеко, в лесу так много зверья, в лесу мокро, в лесу темно, в лесу снег. У нее всегда находились причины, чтобы не вставать с места. То ли два раза, то ли три ты предлагал ей, а потом больше не спрашивал. Падал снег, Ирма держалась поближе к печке, а твои глаза то и дело устремлялись за окно туда, где стояла вышка. Ты обнимал ее за плечи, наверняка ощущая аромат ее волос. Твой взгляд был задумчив, я опускала голову, чтобы не видеть тебя таким – но она ничего не могла с этим поделать: просто она была не такая, как мы. Не срослась с лесом.

Она подарила мне супницу с маленькими розовыми цветочками, но мне не хотелось ею пользоваться. Мне не нравилась Ирма. Правда казалась мне удушливой – я не могла бы полюбить эту девушку, но тебе необязательно об этом знать.

Ибо ты любил ее – я уверена. Только это и имело смысл, но она так и не пошла с тобой к вышке, хотя и она испытывала к тебе своего рода любовь – мне так кажется. Негромкую мягкую любовь. Однажды осенним днем она бросила тебя ради сына пивовара из Худиксвалля. Как раз в то время, когда мох начал хрустеть под ногами. Звери в лесу отложили под шкурой слой жира. Осенние листья смеялись, подпрыгивая на ветках, прежде чем упасть на землю красно-желтым морем красок. Для тебя они с таким же успехом могли бы быть серыми. Твои глаза снова были устремлены вдаль – взгляд, которого я предпочла бы избежать. Ты закрылся, и я стала опасаться, что ты повернешь назад, к прошлому. Расплавленный свинец у меня в животе. Жизнь надо прожить, идя вперед, другого пути нет.

– Пойду, куда глаза глядят. Не волнуйся, мама.

Ты отправился в годичное путешествие без всякой цели, выглядел таким жалким с рюкзаком за плечами, несколькими талонами на еду и разбитыми мечтами. Проходя милю за милей, ты стряхивал с себя свое разочарование. Дорога за дорогой. Час за часом. Скорбный путь по земле. Мировая война, бушевавшая вокруг, тебя не касалась. Твои волосы слиплись от коры и смолы. Один сапог износился. А потом и другой. Я нашла тебе новые, красные, но и они скоро не выдержали. Ближе к зиме тебе