К фараону король был весьма равнодушен и, как правило, предавался этой игре лишь для того, чтобы убить время.

Справа от салона, сидя в кругу своих фрейлин, чинно беседовали королева Елизавета, Маргарита Валуа и герцогиня Лотарингская, слева о чем-то шепталась с Жаком Пинаром, одним из государственных секретарей, королева-мать. Дела личные отнюдь не мешали Екатерине участвовать в делах политических, более того, не будет преувеличением сказать, что властолюбие для нее всегда стояло выше удовольствий.

Всякий раз, когда, объявляемый привратником, входил какой-нибудь припоздавший вельможа, он прежде всего приветствовал поклоном короля, затем – молодую королеву, потом – королеву-мать.

Маркиз Альбрицци и шевалье Базаччо прибыли в девять часов с графом д'Аджасетом. Услышав имя Карло Базаччо, Жанна де Бомон покраснела; Шарлотта де Солерн покраснела, в свою очередь, при объявлении имени Луиджи Альбрицци.

Прервав свою беседу, королева-мать ответила на поклон последнего легким кивком и сказала:

– Что нового слышно о вашем зяте, графе Лоренцано, господин маркиз? Кажется, он болен?

– И очень серьезно, ваше величество, – ответил Альбрицци.

– Но что с ним?

– Никто не знает.

Екатерина повернулась к человеку, облаченному во все черное, который держался позади нее. Этим человеком был Жан Шаплен, знаменитый доктор, деливший с Амбруазом Паре честь отвечать за здоровье короля.

– А с вами граф Лоренцано консультировался по поводу своего состояния, мэтр Шаплен? – спросила она.

– Да, ваше величество, – ответил доктор.

– И что же?

– По моему мнению – мэтр Паре, к слову, полностью со мной согласен, – болезнь графа Лоренцано – из числа тех, причины которых не поддаются научному объяснению.

– И все же, если жизни графа Лоренцано угрожает опасность, нельзя оставлять его наедине с его болезнью под тем лишь предлогом, что никто о ней ничего не знает. Завтра же навестите графа Лоренцано, мэтр Шаплен, – это моя настоятельная просьба.

Доктор поклонился.

– Позвольте поблагодарить ваше величество за то участие, которое вы проявляете по отношению к моему зятю, – промолвил Альбрицци, кланяясь в свою очередь. – Я не сомневаюсь, что эта приятная новость, которую я поспешу до него донести, поспособствует его выздоровлению… если таковое возможно.

– Верно, господин Альбрицци, вы пришли, – послышался голос короля, которому этот разговор про больного и болезнь показался весьма неприятным, – чтобы дать нам немного того золота, которое вы привезли из Америки?

– Сколько вашему величеству будет угодно! – откликнулся маркиз и поспешил подойти к игорному столу, не забыв мимоходом бросить на мадемуазель де Солерн взгляд, который говорил: «Это не моя вина! Будь моя воля, я предпочел бы оказаться рядом с вами!» Сердцу не прикажешь. Как бы ни был Луиджи Альбрицци занят своей миссией неумолимого мстителя, видеть Шарлотту де Солерн и не любить ее он не мог. К исключительно великодушному стремлению спасти эту ни в чем не повинную девушку и ее брата от ненависти Екатерины Медичи, призвавшей себе на помощь адские познания Тофаны, вскоре добавились самые нежные чувства.

Вот почему несколькими секундами позже, в то время как Филипп де Гастин – или Карло Базаччо, – продолжая играть в Лувре, рядом со старшей сестрой, ту роль обольстителя, которую, как мы видели, он уже начал играть в Монмартрском аббатстве рядом с сестрой младшей, применял свои галантные маневры в отношении Жанны де Бомон, Луиджи Альбрицци, присоединившись наконец к Шарлотте де Солерн, выражал ей, скорее взглядами, нежели словами – он был не так скор, как Филипп де Гастин: правда всегда менее дерзновенна, чем ложь! – страстную и преданную любовь, которую она ему внушала и которая, как он, к радости своей, чувствовал, была взаимной.

Но в одиннадцать часов король игру оставил. То был сигнал к всеобщему уходу. Все встали. Пользуясь моментом, Луиджи подошел к Рудольфу де Солерну, с которым он, в присутствии королевы-матери, обменивался лишь ничего не значащими вежливыми фразами, и быстро прошептал:

– Передайте мадемуазель де Солерн, что сегодня вечером она ни в коем случае не должна забыть о предписаниях доктора Зигомалы. Это очень важно!

– Обязательно передам. Спасибо! – ответил Рудольф тем же тоном и украдкой пожал своему тайному другу руку.

Тем временем Екатерина Медичи, приветствовав сына любезным: «Доброй ночи, сударь!», направилась в сопровождении фрейлин в свои покои.

Путь ее пролегал через зал пажей, где находились и Марио с Паоло, ожидавшие молодую королеву. Екатерина едва заметно улыбнулась: шею и одного, и другого пажа украшала венецианская цепь.

– Вот бы уже сейчас было завтра, – прошептал Марио на ухо Паоло, – и мы могли узнать, какой эффект должны произвести эти свечи на мадемуазель де Солерн! Как думаешь, что бы это могло быть?

– Даже не представляю.

– Как жаль, что мы не невидимки и не можем проникать туда, куда хотим!

Губы Паоло растянулись в улыбке.

– Да уж, тогда бы мы вдоволь повеселились!

Очаровательные дети! Они и так уже, как мы знаем, даже не обладая даром невидимости, проказничали вовсю. Но что бы они увидели, проскользнув в спальню мадемуазель де Солерн этой ночью, исполни какая-нибудь фея их желание? Это мы вам сейчас расскажем в нескольких словах.

Как только королева Елизавета отпустила ее, Шарлотта де Солерн поднялась в свою спальню. Гретхен, ее камеристка – славная девушка, которую она привезла с собой из Вены – ждала на пороге. Завидев госпожу, Гретхен тут же зажгла свечи, а затем спросила:

– Мне помочь мадемуазель раздеться?

– Спасибо, – ответила Шарлотта, – я разденусь сама. Спокойной ночи, Гретхен.

Камеристка удалилась.

Окно спальни было открыто. Шарлотта его закрыла. Она выглядела озабоченной.

И она действительно была таковой, так как несколькими минутами ранее, следуя рекомендации Луиджи Альбрицци, Рудольф посоветовал ей ни в коем разе не пренебрегать теми мерами предосторожности, которые она вот уже три дня – и, к слову, регулярно – использовала против грозящей опасности. Какой опасности? Этого девушка не знала.

Брат сказал ей: «Это необходимо!», и она это делала. Даже не сознавая, что обязана этим странным способом, предписанным ей для противодействия проискам таинственных врагов, любимому человеку.

Приготовленные свечи горели. Но, как она и делала в последние вечера, и даже несколько быстрее обычного, потому что об этом попросил Рудольф, Шарлотта выпила ложечку эликсира, составленного доктором Зигомалой, после чего в той же ложечке, из которой пила, сожгла двадцать капель вышеуказанного настоя.

То было не сложно, так как, как и говорил армянин-доктор, напиток этот был изготовлен на спиртовой основе, – горел он не хуже лавы.