22 декабря 1940 г. вручил свои верительные грамоты новый японский посол Осима, фюрер приветствовал его особенно сердечно. Осима вернулся в Японию, когда Гитлер в 1939 г. заключил договор с Россией. Теперь японское правительство сочло своевременным снова назначить его своим послом в Германии. Говорили, что фюрер начал пересматривать свою политику в отношении России.

Это явилось последним «государственным актом» Гитлера в Берлине перед праздничными днями. 27 декабря мы спецпоездом прибыли в район Кале. Фюрер посетил батареи дальнобойной артиллерии сухопутных войск и военно-морского флота, которые могли обстреливать Англию, а также те сооружения, которым он летом уделял особое внимание. Произнес слова признательности за их действия в прошлые недели. Вечером, в вагоне спецпоезда, вне очереди произвел Энгеля и меня в майоры, что явилось для нас большой радостью и неожиданностью.

25 декабря Гитлер посетил бомбардировочную эскадру, а затем принял в своем спецпоезде главу французского правительства адмирала Дарлана, ставшего несколько дней назад преемником Лаваля. Беседой с ним фюрер остался недоволен и пребывал в раздражении. Он критиковал смещение Лаваля, приписывая это антигерманскому влиянию в штабе Петэна. Подробности встречи мне узнать не удалось, я мог только видеть, насколько шеф раздражен ею.

26 декабря фюрер побывал в одном пехотном полку, а в заключение – в своем лейб-штандарте «Адольф Гитлер» в Меце. Здесь он чувствовал себя особенно вольготно и в своей речи явно выразил свое удовлетворение. Его личный полк должен быть всегда готов действовать в горячих точках борьбы: «Для вас, носящих мое имя, это – честь стоять во главе нашей борьбы».

Редер не раз заговаривал с Гитлером о напряженных отношениях между военно-морским флотом и люфтваффе. Речь шла в первую очередь о торпедном оружии. Гросс-адмирал требовал, чтобы торпедными эскадрильями руководил только ВМФ. Люфтваффе не имеет для этого рода оружия специалистов. Сначала фюрер собирался обсудить данную тему с рейхсмаршалом. Затем Редер выдвинул другое пожелание военно-морского флота: увеличить выпуск подводных лодок. Ныне же их производится максимум 12-18 в месяц. Тем самым он затронул дилемму, разрешимую только решением о походе на Россию. Гитлер дал Тодту приказ всеми силами форсировать производство вооружения сухопутных войск для войны в 1941 г. Выпуск вооружения для военно-морского флота и люфтваффе следует пока отложить. Вот когда Россия окажется разбитой, тогда можно будет перестроить все производство вооружения.

Я говорил на эту тему и с Ешоннеком, который относился к такому ходу развития с величайшим опасением. Потери люфтваффе в последние месяцы воздушных боев над Англией постоянно увеличивались, а нынешнее производство самолетов едва покрывало их. Создание новых бомбардировочных соединений в настоящее время невозможно, ибо все еще не преодолены трудности с выпуском «Ю-88». Я проинформировал фюрера о состоянии вооружения люфтваффе и просил его обсудить эту тему с рейхсмаршалом. Я видел здесь большую проблему на будущее. Гитлер признал, что вооружение авиации – дело важное, но весной 1941 г. ему нужно задействовать все мощности военной промышленности для сухопутных войск. Но уже летом военное производство нужно будет перестроить. Однако так или иначе он хочет поговорить с рейхсмаршалом. Я был этим решением очень подавлен, так как знал о постоянном совершенствовании британских военно-воздушных сил и видел в предстоящей войне на два фронта огромную опасность для рейха. Ешоннек, оценивавший ситуацию так же, указывал на нее Герингу, но ввиду указания Гитлера Тодту ничего добиться не смог. Геринг же, скрепя сердце, подчинился фюреру.

В течение зимы 1940-41 г. мне приходилось в кругу как военных, так и штатских выслушивать все больше опасений насчет дальнейшего ведения войны. Наряду с безобидной критикой руководства звучали и такие реплики, как «война проиграна». Гитлера упрекали в том, что, будучи впечатлительным и эмоционально реагирующим политиком, он постоянно чувствует себя униженным и оскорбленным англичанами. А теперь еще хочет затеять без какой-либо необходимости и войну на два фронта, не имея для того в достаточном объеме прежде всего производственных мощностей и сырья.

Таких критических голосов было меньше, но не прислушиваться к ним я не мог, потому что в большинстве случаев критики отстаивали этот взгляд всерьез и упорно. Убедить меня они тогда не смогли. Несмотря на некоторые сомнения, я стоял на той точке зрения, что Гитлер закалькулировал все настолько четко и трезво, что никакой катастрофы произойти не может. На мой взгляд, эти оппоненты – критики и скептики – хотя и причисляли себя по большей части к «высшим кругам», допускали коренную ошибку. Они презрительно глядели на фюрера сверху вниз, отказывая ему в позитивном сотрудничестве; более того, некоторые даже боролись против него, полагая, что тем самым могут уберечь страну от беды. Они либо не осознавали, либо не хотели видеть, что народ стоял за Гитлера, тем самым делая его в этом конфликте сильнее оппонентов.

Эти впечатления укрепили мое положительное отношение к Гитлеру. Путь негативной оппозиции казался мне совершенно ложным, особенно после того, как я не раз убеждался, что с фюрером можно говорить; его даже, при верном подходе, удавалось убедить. Я часто становился очевидцем того (или слышал собственными ушами), как генералы, офицеры высоких чинов, говоря с ним, не могли найти правильного тона. После того как он неоднократно (перед Польской кампанией или перед войной против Франции) ощущал оппозиционность к себе именно со стороны сухопутных войск (хотя после этих походов правота его блестяще подтверждалась), Гитлер стал склоняться к тому, чтобы воспринимать критическую установку старого, особенно консервативного, офицерства как пораженчество. Он лично говорил мне: «Просто не могу понять этого; ведь если человек выбирает себе профессию солдата, офицера, то война должна быть его самым страстным стремлением, она же позволяет ему однажды применить свою профессию! Это издавна было традицией прусского офицера. Солдат, генерал не может делать своей задачей удержать меня от войны, тормозя формирование войск и вооружение. Это же саботаж! Все должно быть совсем наоборот: солдаты обязаны так добиваться войны, чтобы именно политики их сдерживали. Но мне кажется, генералы боятся противника. Неужели они считают меня столь глупым, что я не способен верно осознать или оценить его сильные и слабые стороны?».

В течение первых лет войны все явственнее ощущалось противодействие церквей, особенно протестантской; они отвергали планы Гитлера, причем так поступали не только священнослужители, но и, в большей мере, землевладельцы, аристократия и дворянство, офицеры и чиновники высоких рангов. В их среде этой зимой возникали перед походом на Россию отдельные группы, пытавшиеся сорвать планы Гитлера. Они считали его позицию совершенно антихристианской: он, мол, против церквей и хочет их упразднить. Во время войны фюрер неоднократно говорил, что и не помышляет ликвидировать церкви. Он ясно осознавал естественное желание народа иметь твердую веру, а также и то, что для этого необходима организация, которая поможет народу ее обрести. Гитлер подвергал критике только антинациональное мировоззрение священнослужителей: они не связаны с народом и не знают, чего тот хочет.