Однако что он мог сказать им вслух — «первому диверсанту рейха» и вождю СС? Он ведь не фюрер рейха, а всего лишь шеф политической полиции. Его «пророчества» всегда ограничивались скудностью бесстрастных протоколов.

— Я пришел в этот мир не для того, чтобы вести войны, выступать перед собранными на стадионах толпами и исполнять прихоти членов рейхстага! Я вступил в него, чтобы вместе с моими товарищами по партии, соратниками по борьбе, последователями моих и наших общих идей возродить германскую нацию, вывести арийскую расу из всемирного небытия. Но и это не главная моя цель. Основной космической идеей моего появления здесь выступает потребность человечества в Новом Евангелии. Старые библейские легенды уже не способны воодушевлять детей Космоса. Древние христианские заповеди, низвергающие народы до коленопреклонения перед истинными и лживыми пророками, утратили свою созидательную силу. Былые пророчества воспринимаются нынешними поколениями как химеры и видения религиозных фанатиков — коими они в подавляющем большинстве своем и являются.

«Кто это говорит: христианин или убежденный нехристь? Вероотступник, отрекшийся от учения Христа и вновь погрузившийся в злоязычие безбожничества, или потомственный идолопоклонник срамного язычества? — злорадствовал все тот же внутренний, астральный двойник Скорцени, которому, в отличие от облаченного в мундир офицера СС оригинала, позволялось и не такое вольномыслие. — Если этот богохульник до сих пор не отлучен от церкви, то какими же канонами руководствуется церковь сей страны?»

— ...Эти пророчества уже не вселяют ни страха, ни надежды, — вернулся он в реальность Рыцарского зала. — Они мёртвы и пустоглядны, как миражи Синайской пустыни во времена блужданий по ней племени Моисеевого. — Фюрер все еще стоял лицом к медленно просветляющемуся окну. Его голос угасал вслед за тем, как за мифическими картинами витража развеивались сумерки так и не постигшей «Вебельсберг» настоящей грозы. Из отрешенно-медиумического он постепенно переходил в житейски-раздраженный; из возвышенного — переплавлялся в рутинную сухость голоса обычного земного предводителя.

«И все же в словах его заключена великая мудрость нашего века и нашего положения, — неожиданно для себя возразил черномундирный Скорцени своему астральному двойнику. — А если кто-то собирается забрасывать его камнями, то пусть вначале укажет мне вождя, способного заменить Гитлера, возродить нацию так, как возродил он, повести за собой миллионы еще недавно растерянных, подавленных поражением и зараженных провинциальным обывательством германцев, которые никогда раньше не отличались ни особым поклонением своим вождям, ни стремлением к межплеменному единству. Из скопища разноликих германских племен Гитлер сотворил великий народ. Единую могучую нацию. Кто способен повторить его подвиг? Ни-кто!»

«Пока — да, никто, — непобежденно признал астральный двойник. — Но лишь пока, Скорцени, пока... Кстати, почему бы тебе самому не испытать себя короной фюрера Великогерманского рейха? Уж у кого-кого, а у тебя это могло бы получиться. Ну вот... и ты не решаешься. Потому что прежде, чем решиться на такое, следует поверить в свое небесное предназначение, осознать себя полубогом».

— Нравится это кому-либо или нет. Приемлет меня или не приемлет этот мир. Но я появился в нем... — это уже неастральный двойник. Вновь заговорил фюрер, словно «услышав» полемику между черномундирным и астральным Скорцени, он опять воспрял духом. —...Чтобы самим появлением своим, своей борьбой, всей своей жизнью явить миру Новое Евангелие![50]

Это был прямой упрек Скорцени. Гитлер оказался способным осознавать себя Богочеловеком, а он, «самый страшный человек Европы», — нет.

Штурмбаннфюрер скосил глаза на стоявшего, как все, навытяжку по ту сторону стола рейхсминистра Розенберга. Тот почувствовал его взгляд и величественно повернулся к нему лицом.

Выражения его штурмбаннфюрер разглядеть не мог, и все же ему почудилось, что в ироничной улыбке шефа Остминистериума заложен тот же упрек. В конце концов именно Розенберг первым разглядел в нем императора Франконии.

— Оно, это Новое Евангелие, уже есть, мой фюрер! Кто это мог позволить себе нарушать святость исповеди Верховного жреца ордена? Гиммлер? Борман? Кальтенбруннер? Нет? Штандартенфюрер СС Сивере? Этот полуколдун из института по исследованию наследственности предков «Аненэрбе»?!

Все присутствующее рыцарство едва не взорвалось гневом возмущения. Однако директору «Аненэрбе» неведомы были запреты командной элиты, привыкшей к тому, что, когда фюрер говорит, остальные внемлют, ибо таков их удел. Он-то привык к тому, что, являясь время от времени — правда, в последнее время все реже, поскольку, погрязший в военных неудачах и паутине, сплетенной заговорщиками, фюрер попросту отмахивался от него, прорицателей и астрологов —...пред очи фюрера, обязан был говорить, говорить, говорить... Пока у вождя хватало терпения выслушивать его. Раньше так и было — выслушивал. Не пора ли вернуть себе былое расположение?

— Это Новое Евангелие — бессмертный «Майн кампф»! Библия нацизма. Нет-нет, не оспаривайте, мой фюрер! «Майн кампф» — не просто свод философских воззрений. Его страницы воодушевлены космической энергией Бриля! Каждый, кто соприкасается с этим пророческим трудом, неминуемо обращается к Высшему Разуму, проникаясь вещей силой людей-богов Шамбалы. Устремляется к посвященной вечности сынов Атлантиды. Именно так все мы должны воспринимать библию нацизма. Именно в таком ореоле должны будут истолковывать ее все последующие поколения. Даже если нам суждено уйти — она принадлежит той вечности, которая, в силу законов космического развития, не способна уйти вместе с нами. Она останется, ибо принадлежит этому миру, как принадлежат ему бессмертные египетские пирамиды, таинства Атлантиды, все сотворенные высшими существами непознанные чудеса планеты.

«Где Геббельс, черт возьми? — скучающе прошелся Скорцени взором по собравшимся. — Уж он-то, как никто иной, должен был бы оценить это словесное извержение штатного прорицателя. О, да его нет! Странно. Очень странно...»

Скорцени действительно только сейчас обнаружил, что Геббельса-то на столь высоком собрании не оказалось. Что бы это могло значить? Только одно: вся эта проповедь, это божественное чревовещание фюрера возникло спонтанно. Как несостоявшаяся гроза над «Вебельсбергом». Их собрали сюда вовсе не ради этих откровений, а по совершенно иному, более прагматическому поводу.