брёвен, давно потерявших первородный вид, или сложенные из самана, почти сплошь были покрыты побуревшей от времени соломой. На многих избах слежавшаяся соломенная масса осела, и такие крыши походили на двугорбого верблюда. Редко попадались строения под железной кровлей, того реже — под шиферной. Кое–где шумели вётлы да топорщились из–под снега кусты не то сирени, не то акации. Зимой снег смягчал эту безрадостную картину, а весной, особенно же осенью, ветхость и запущенность обнаруживались во всей неприглядности»

Таков внешний вид колхозного села: наглядный образ «ветхости и запущенности», «безрадостная картина».

До революции Тамбовская область, имеющая почву чернозёмную, очень плодородную, была одной из самых богатых областей России. Описываемое село — большое, имеет несколько сот дворов, до революции было богатое. «Ветхость и запущенность» села вызваны не бедностью в прошлом, а исключительно новыми условиями: крепостной системой, колхозными порядками.

Свои наблюдения над колхозными деревнями иностранец, проведший в лагерях много лет и вернувшийся на Запад недавно, описывает так. Поезд, на котором ехали от Москвы до Вены иностранцы, выпущенные из советских лагерей, останавливался на станциях на полчаса и даже на час. И на стоянках и во время движения поезда эти люди пристально наблюдали за жизнью в коммунистическом государстве, которое они с радостью покидали. «Конечно, все время мы не отходим от окон, — пишет автор воспоминаний — Нам было интересно все: и бесконечные «массивы» с колосящейся пшеницей и мелькавшие мимо колхозные деревушки, так сильно отличающиеся от любого крестьянского посёлка в свободном мире. Вот маленький посёлок в поле. На холме стоят 40–50 домиков. Около — ни одного деревца, во всем посёлке ни одного забора, не видно бегающих собак. Все пусто: люди в колхозных полях на работе. Вид у строений печальный и запущенный. Тоскливо делается от этой картины. Жалко тех, кто обречён до конца дней своих жить в этой обстановке безо всякой надежды на улучшение».

Георгий Зотов, сын русского эмигранта, живший во Франции и побывавший после войны в Советском Союзе, написал интересную книгу «Я побывал на родине», изданную в Мюнхене в 1956 году.

На обложке этой книги помещены фотографии колхозных изб.

Избы ветхие. Крыши наполовину раскрыты. Солома с крыши, вероятно, пошла на корм корове, которая видна около хаты.

Фотография даёт яркое представление о внешнем облике колхозной деревни, о разорении колхозников, отображает «безрадостную картину» всеобщей «ветхости и запущенности»…

Внутренняя обстановка колхозных хат

Внутренний вид колхозных хижин тоже непривлекателен.

Поэтому советские гиды и все коммунистические чиновники ни в коем случае не допускают иностранцев–туристов заглянуть в колхозные хаты. Гиды не допустили в колхозное жилище американскую журналистку госпожу Рузвельт. Руководители показательных колхозов путём «заговаривания зубов» и всяческих уловок не допустили в колхозные хаты ни американского писателя Стейнбека, ни швейцарских журналистов, которые описали свои впечатления в журнале «Atlantis» (в 1958 году).

Но внутренний вид колхозных хат все же можно воспроизвести по тем мелким штрихам, которые разбросаны в очерках и книгах советских писателей.

«Завалившиеся стены» и «поломанные печи»

Писатель Н. Вирта в книге «Крутые горы» как бы вскользь, мимоходом, бросает лаконичные, но многозначительные замечания о колхозных хатах: «поломанные печи», «стены заваливаются»…

«Стены заваливаются»: сгнили. Ведь, они стоят более 30 лет: в лучшем случае, со времён НЭП-а или даже дореволюционного периода.

За весь период коллективизации, от 1929 года и до сих пор, колхозники в огромном большинстве не имели и не имеют возможности строить себе жилище.

«Печи поломаны». За 30–40 лет и печи развалились. Они развалились за этот срок даже в тех избах, которые стоят на месте. А ведь многие колхозные хаты совершили за это время ряд «перебросок». В 1918–1920 годах хуторян–столыпинцев советское правительство принудительно переселяло с хуторов обратно в деревни. От 1922 до 1928 года многим крестьянам коммунистическая власть разрешила добровольно переселяться на посёлки. А в годы коллективизации и в послевоенные годы большевистские самодуры опять выгоняли колхозников из посёлков и «сселяли» их в крупные колхозы, «агрогорода»… И продолжают это делать до сих пор…

От ветхости и «перебросок» печи были поломаны и разбиты и валились. Укрупнённые Селения, или колхозные «агрогорода» коммунистических «факиров», превратились в развалины, в трущобы…

Постель — соломенное логово…

В дореволюционной России крестьяне спали на больших деревянных постоянных кроватях или на кроватях разборных: на нарах, которые перед сном из досок настилались, а утром разбирались и выносились в сени. Спали также на печи, на широких лавках, которые стояли, прочно прикреплённые, около печи и около стен.

Постель состояла из самодельных матрацев (приготовленных из грубой холщевины и набитых соломой), из подушек, из одеял или из дерюг (одеял из двойной мешковины).

Нередко постели были примитивны. Но они были элементарно удобны: спать на них было нежестко и нехолодно.

Но теперь, за десятилетия колхозной жизни, у крестьян ничего не осталось от их постелей: ни матрацев, ни одеял, ни холщевины, ни мешковины, ни дерюг. Нет у них теперь ни кроватей, ни нар; часто нет даже лавок.

Поэтому одни члены семьи располагаются на пени, а другие вынуждены спать просто на полу, на соломе, как спят свиньи в хлеву. Причём, спать на полу, на соломе, не только жёстко, но и холодно. Полы теперь в колхозных хатах почти сплошь не деревянныё, а земляные. Накрыться нечем: нет ни одеял, ни дерюг, часто нет и тёплой одежды. Прикрываются тряпьём…

В еженедельнике «Посев» (Франкфурт) были напечатаны воспоминания одного эмигранта о посещёнии колхозных деревень. Он рассказывает о том, что колхозники спят на полу, на соломе. В романе Андреева «Грачи прилетели», который опубликован в 1960 году, описано это «ложе» колхозников: «Павел с Серёжей спали посреди избы на соломенной постели»…

Керосиновая лампа и коптилка

Электрическое освещение в колхозных деревнях встречается очень редко.

Главным видом освещения является керосиновая лампа, в том случае, когда есть керосин.

«В правлении колхоза, как всегда, горела керосиновая лампа», — пишет Яшин в рассказе «Рычаги».

Роман Андреева «Грачи прилетели» рисует ту же картину: «В сенях… ощупью отыскали дверь (в правление колхоза). Мигающий язычок лампы без стекла не мог раздвинуть густого дымного сумрака».

Колхозные работники ведут об этом освещении горькие разговоры: «Читаю в газетах: пустили атомную электростанцию мы первые в мире… Нравится мне это! Горжусь. А вот жить здесь с керосиновой лампой категорически не нравится»

Один из тех 30.000 коммунистов, которые были посланы Центральным Комитетом Коммунистической партии для укрепления колхозов в 1956 году, председатель колхоза в Гжатском районе, Смоленской области, говорит журналисту: «Из всех лишении, которые терпят здесь люди, отсутствие