целится Адитья, но шута не увидела. Возможно, он распростерся на крыше башни, потому что ей была видна только его левая рука, вцепившаяся в низкий парапет. Может, он упал после выстрела — или выстрелил в себя?

— Как… — прошептала Первин, ни к кому не обращаясь, но договорить не успела.

Из-за кустов появилась стройная невысокая женщина в синем костюме дворцового вестника. В руках у нее была длинноствольная охотничья винтовка. Черные волосы разметались и спутались, но по угловатому смуглому лицу нетрудно было узнать махарани Мирабаи. Впервые за все время, что Первин ее знала, она улыбалась.

Глаза у Сварупа расширились — Первин поняла, что он недоумевает, откуда взялась его невестка. А вот Падмабаи и Джива Рао дружно завопили от восторга.

— Мама, ты его застрелила! — кричал Джива Рао.

— Ты молодчина! — добавила Падмабаи и расплакалась.

Первин поняла: это запоздалая реакция. За веселой болтовней Падмабаи все это время скрывала безграничный страх.

Махарани кивнула оцепеневшим зрителям. А потом спокойно положила винтовку на землю и, раскинув руки, бросилась к своим детям.

25. Комната с видом

— Первин, ты невозможный человек! Ну как ты умудрилась упасть в огонь, не обжечь, считай, ни волоска и при этом испортить мое любимое сари, посадив на него пятно из куркумы? Поди его теперь отстирай, — ворчала Гюльназ.

— Я тебе куплю новое. Англичане мне хорошо платят. — Первин улыбнулась Гюльназ, которая, несмотря на воркотню, проявила отменное великодушие. Они уже три дня провели вместе в отеле в Пуне. Первин нужно было встречаться в Пуне с разными чиновниками, и она решила, что с учетом всех травм лучше там и остаться, чем ездить туда-сюда.

Первин два дня пролежала в лечебнице Сэссуна. Потом доктор Эндрюс решил, что лучше ей будет выздоравливать в отеле — там спокойнее. Ожог она получила несильный, первой степени, а вот плечо Ганесан повредил ей изрядно, когда вытаскивал из пламени. Приехали повидаться родители, стали просить ее вернуться в Бомбей, но Первин отказалась. Прежде нужно окончательно определить судьбу правящей семьи Сатапура.

Работа оказалась не такой уж сложной. Вот сейчас Первин уютно расположилась в мягком бархатном кресле, пристроила на коленях блокнот и писала новые рекомендации. Гюльназ же только качала головой.

— Я все думаю про этот огонь. Ужас-то какой! И не верю, что ты совсем не помнишь боли.

— Больно было совсем недолго. Плечо болит, если поднять руку, но это наверняка пройдет. Не думаю, что мне обязательно здесь оставаться ради еще двух встреч с врачом. Всю работу я закончу раньше.

— Но здесь еще и я, и вы меня спасаете от хандры. Не привык я к городской жизни, — произнес по-английски басовитый голос.

Первин посмотрела за спину Гюльназ и увидела, что на пороге стоит Колин. Чувствуя, как зарделись щеки, она сказала:

— А, добрый день.

— Вы из лечебницы или из агентства? — Гюльназ окинула Колина неодобрительным взглядом.

— Ни оттуда, ни оттуда. Я Колин Сандрингем, политический агент из гостевого дома. — Он, слегка прихрамывая, зашагал в ее сторону.

— Это мистер Колин Сандрингем заметил, что рядом с охотничьим домиком привязаны знакомые лошади. Пошел разбираться и понял, что мы в опасности.

Гюльназ посмотрела на него с сочувствием.

— Мистер Сандрингем, вам, похоже, крепко досталось. Вы повредили ногу?

Колин залился краской, а Первин поспешила продолжить представления:

— Мистер Сандрингем, позвольте представить вам мою невестку, миссис Гюльназ Растом Мистри.

Колин дошагал до Гюльназ, протянул ей руку:

— Речь идет о старой ране, и она меня почти не беспокоит. Миссис Мистри, для Первин чрезвычайно важно, что вы остались здесь, с ней рядом, а не вернулись в Бомбей, как все остальные.

— Я работаю в больнице как волонтер, — гордо сообщила Гюльназ. — Вот и подумала, что вам могут понадобиться костыли. Ладно, неважно. Я вам очень признательна за то, что вы проявили такую самоотверженность, спасая Первин.

— Пожалуй, сильнее всех пострадала маленькая княжна, — сказал Колин, усаживаясь на стул напротив Первин. — У нее обожжены ладони, на них приходится менять повязки. Они кричит — хоть уши затыкай, но зато с таким лечением к рукам вернется подвижность, останется лишь несколько шрамов.

— Рада слышать столь благоприятный прогноз. — Первин посмотрела на Колина, который явно пришел не только за тем, чтобы обсудить здоровье княжны Падмабаи. — Гюльназ, милочка, нам с мистером Сандрингемом нужно обсудить некоторые конфиденциальные вещи. Позволишь?

Гюльназ прикусила губу.

— Я обещала маме, что буду все время тебе помогать…

— Вот мне сейчас и нужна твоя помощь, — отрезала Первин. — Не могла бы ты сходить на третий этаж и спросить у махарани, не согласится ли она сегодня поужинать с нами?

Гюльназ глянула на нее скептически:

— Ты думаешь, раджмату устроит еда в номере?

После смерти вдовствующей княгини титул этот перешел к Мирабаи — но Первин тут же подумала про старуху. Передернулась и сказала:

— Ну, во дворце у них постоянно была еда в номере.

— И отнесите заодно вот это, пожалуйста. — Колин протянул Гюльназ небольшой бумажный сверток. — Еще несколько книг для детей. Я сам собирался им отдать, но они наверняка больше обрадуются, если в гости придет дама.

— Да, с удовольствием их для вас отнесу, — согласилась Гюльназ.

Первин чувствовала, что невестке ее очень льстит возможность познакомиться с княгиней и ее детьми — они заняли весь третий этаж отеля. При этом ей явно не хотелось оставлять Первин наедине с Колином. Гюльназ вышла под шорох накрахмаленного шелка, оставив дверь в коридор открытой настежь.

Колин уселся на бамбуковый стул рядом с креслом Первин.

— Ваша невестка трепетно о вас заботится. Она вас старше?

— Нет. Мы с ней одноклассницы. — Первин лукаво ухмыльнулась: — Она страшно хотела, чтобы я получила эту работу, — думала, что во дворце я обрету какие-никакие манеры. А теперь не я, а она постоянно общается с махарани Мирабаи.

— Нехорошо, что вам приходится столько работать, вы еще не оправились от ожога и вывиха, — заметил Колин, глядя на бумаги.

— Это все мелочи. И они не помешали мне отредактировать показания Ванданы.

Вандана Мехта прислала Первин в больницу цветы и открытку с пожеланием всего наилучшего. Когда Первин заселилась в отель, туда же въехала и Вандана. Простенький номер, который забронировали Первин как государственной служащей, быстро превратился в роскошный люкс с видом на ипподром Пуны.

— Пока будете отдыхать, увидите много интересного, — заметила Вандана.

А потом, за закрытыми дверями, Вандана перешла к делу. Вдумчиво глядя на Первин, она сказала:

— Вы, видимо, очень плохо обо мне думаете. Но мне действительно было совсем худо. Адитья отравил меня за то, что я не