Однажды вечером лейтенант Ольсен поехал с другом Генрихом и оберштурмфюрером СС на большую виллу в Ваннзее.

Перед воротами, украшенными эсэсовскими рунами и величественным орлом, символом этого корпуса, стояли двое часовых в полной эсэсовской форме.

В большом холле было шумно, усердные эсэсовцы в белых куртках принимали вещи гостей.

Из холла гости шли в большую комнату, ярко освещенную многочисленными хрустальными люстрами, огни люстр отражались в больших стенных зеркалах.

Посреди комнаты стоял стол в форме подковы, накрытый камчатными скатертями и севрским фарфором. По столу были расставлены канделябры из чеканного золота для двенадцати свечей. Хрустальные вазы были обвиты искусно сплетенными цветочными гирляндами. Столовое серебро было старым, массивным.

В дальнем конце комнаты стояла небольшая группа офицеров-эсэсовцев. Они жадно пялились на входящих дам в сильно декольтированных платьях.

Генрих подвел Ольсена к этой группе и представил высокому, крепкому человеку в коричневом партийном мундире. Таких холодных глаз Ольсен не видел еще ни у кого. Это был человек без малейшего следа человеческих чувств. Живой робот, механизм в партийном аппарате.

Он вяло пожал Ольсену руку. Пробормотал, что для него честь познакомиться с боевым офицером и посоветовал отдать должное еде. Потом подошел к даме в облегающем сиреневом платье. Лейтенант Ольсен был забыт.

Компания уселась за ужин.

Вошла длинная колонна эсэсовцев в белых куртках, несших еду. Все происходило в стиле строевых учений. Они сразу же начали расставлять блюда и наполнять бокалы.

Нормирование продуктов не имело к происходившему никакого отношения. Это меню могло удовлетворить даже самые изысканные вкусы.

— Вот так стол, — усмехнулся оберштурмфюрер Рудольф Буш, сидевший напротив Ольсена. Он был уже слегка пьян. — Недурственная штука, — и, чмокнув губами, он обеими руками поднес ко рту фазанью ножку. Оберштурмфюрер убедил себя, что выглядит древним тевтонским героем, когда ест таким образом.

Генрих сказал Ольсену, что Буш два года назад повесил в Гросс-Розене родную сестру. Судя по его виду, он был вполне способен на такое.

— Ужин с дарами разных стран, — довольно прорычал он, указав на роскошный стол обглоданной фазаньей ножкой. Потом бросил ножку через плечо. Ее тут же подобрал один из прислуживающих эсэсовцев.

Его поведением никто не возмутился, поскольку здесь тевтоны-эсэсовцы пировали в духе древней Валгаллы[139].

— Здесь югославские артишоки, — орал Буш в экстазе завоевателя, — бельгийские трюфели, французские шампиньоны, русская икра, датские ветчина и масло, норвежский лосось, финские куропатки, голландские креветки, болгарские фазаны, венгерская баранина, румынские фрукты, итальянские цыплята, австрийская оленина, польский картофель — выращенный в песчаной почве! Недостает только восхитительного английского бифштекса. — Снова бросил косточку через плечо. — Но то, чего нет сейчас, еще может появиться, — он облизнул жирные губы. — Подождите, лейтенант, до того времени, когда мы переправимся через Ла-Манш! Мне просто не терпится устроить концлагеря в Шотландии и заставить английских лордов прыгать через козла!

«Господи, — подумал Ольсен, — здесь как будто бы никто не знает, что мы проигрываем войну. Они все еще одерживают победы и продвигаются с боями вперед».

— Как думаете, что ждет Германию, Herr Kollege? — проворчал Буш, обкусывая оленью ногу. Он походил на каннибала в броском мундире.

Лейтенант Ольсен, пожав плечами, ответил, что, к сожалению, не знает. Во всяком случае, он не собирался говорить то, что думал: скоты, рожденные скотами, чтобы умереть по-скотски на военной навозной куче. Мысленным взором увидел усмехающееся лицо Легионера и содрогнулся.

— Германия станет самой могущественной в истории империей, — заявил этот офицер СС, уже совершенно пьяный, — а аппетиты у нас большие, — добавил он задумчиво. — Жгучие аппетиты. Взгляните только на наших гостей! — И, усмехнувшись, прорычал: — Сегодня для этих господ еда важнее, чем культура и битва. Смотрите, как они набросились на жратву. Я говорю о мужчинах.

— Конечно, — кивнул Ольсен. И, не удержавшись, спросил: — А что дамы?

— Наберитесь терпения, герр лейтенант, увидите! — Буш зловеще засмеялся и отхлебнул из бокала. — Здесь все идет по эсэсовским правилам. Не так скучно, как в вермахте, лейтенант. Когда набьем животы, перейдем ко второму акту. — Впился зубами в персик. По груди его светло-серого кителя потек сок. Он попытался стереть его рукой. — Акт второй: алкогольная интродукция. — Рыгнул и кивком извинился. — Затем следует фуриозо грандиозо[140]. — Поджал губы и облизнулся, как сытая свинья. — И наконец, герр лейтенант, пасторале аморозо[141]. В СС строго держатся этикета. Собственно говоря, герр лейтенант, мы, эсэсовцы, тот разряд людей, которых в Англии называют джентльменами.

Он умолк и стал обсасывать палец, к которому прилип хрен. Искоса взглянул на Ольсена и сказал, не вынимая пальца изо рта:

— Хрен всегда наводит меня на мысль о шлюхах. Но, — добавил он, сведя брови, — первоклассных шлюхах.

Потом изучающе оглядел Ольсена и решил изречь то, что давно хотел сказать армейскому офицеру:

— Вы, жалкие армейцы, понятия не имеете о хорошем тоне. Вы все неотесанные крестьяне.

Усмехнулся и стал жадно ждать возражений.

Но Ольсен не слушал. Он думал обо всем, на что пошел бы, чтобы свести счеты с Инге и тестем.

— Мой тесть тупая свинья, — доверительно сказал он Бушу.

— Назовите мне его фамилию, я передам ее другу на Принц-Альбрехтштрассе[142], — предложил Буш. — Всех тупых свиней надо уничтожить. Lebensraum[143], вот что самое важное, — доверительно сообщил он.

Сидевший подальше оберштурмфюрер крикнул:

— Буш, кончай пьяную болтовню, а то неприятностей не оберешься!

— Слушаюсь, оберштурм, — загоготал Буш и одним духом выпил бокал коньяка. Сердито огляделся и пробормотал: — Их надо уничтожить. Бросить медведям. — Взглянул на Ольсена. — О животных нужно заботиться, — объяснил он.

Лейтенант Ольсен смотрел на Буша, но не видел его. Он видел Инге, свою жену, стоящую перед ним в кимоно, открывающем стройные ноги. Пил и слышал лишь половину того, что говорил Буш.