Академии наук Азербайджанской ССР); «Образ и эпоха» (опубл. в 1947; рекомендовали Союз писателей и Всероссийское театральное общество) И. И. Юзовского.

Обсуждение книги «Освободительные и патриотические идеи русской литературы XIX века» (опубл. в 1946; рекомендовал Союз писателей) А. М. Еголина по его просьбе было отложено до выхода второго издания.

Суждения Фадеева по поводу рекомендованных Комитету произведений по большей части сводились к пересказу текстов, сопровождавшемуся некоторыми подробностями биографии авторов. Подробнее других обсуждалась «женская проза» — романы Василевской, Пановой и Коптяевой. Роман Василевской «Когда загорится свет», «анализ» которого, впрочем, отличался иных характеристик лишь количественно (Фадеев подробно описал удачные образы), был воспринят весьма доброжелательно. Однако главным упреком писательнице стало «чрезвычайно большое нагнетание всех обстоятельств послевоенных трудностей и травм»[1328], выразившееся в первую очередь сюжетно. Избыток неугодной правды хотя и становился серьезной преградой к премированию, но не влиял на общее крайне положительное впечатление Фадеева от романа Василевской. 23 апреля 1948 года он будет писать В. Ермилову и А. Макарову о романе «Когда загорится свет», побуждая их отозваться о нем в прессе:

Молчание об этой книге оскорбительно для автора. И зачем нам молчать о ней? Ведь факт написания такой книги польской писательницей есть факт незаурядный. Об этой книге надо писать еще и потому, что надо подтолкнуть автора, чтобы он написал третью часть этой трилогии <…> «Литгазета» не имеет права замалчивать ни одного произведения Ванды Василевской[1329].

В оценке «Кружилихи» — «разорванной, импрессионистической вещи» — Пановой Фадеев принял критическую позицию, сформулированную в статье Смирновой «У заводских ворот», которая была напечатана в «Литературной газете»[1330] в середине января. Говоря о переработанном Коптяевой романе «Товарищ Анна», Фадеев также обратил внимание на восприятие текста литературной критикой: «…от того, за что эта вещь подвергалась критике в изображении советской семьи и любви, она не освободилась и после переделки. <…> После переделки критика снова отмечает этот недостаток»[1331].

Несмотря на восторженные отзывы о «Звезде» Казакевича (во многом выразив настроения широкой общественности[1332], за премирование повести высказались Твардовский, Гольденвейзер, Шмаринов), Фадеев не решился выдвигать текст на первую премию. Дело в том, что критерий объема был для него решающим, поэтому предпочтение было отдано многостраничному роману украинца Гончара: «…нельзя говорить, что масштаб мы можем отбросить. Эту вещь („Знаменосцев“. — Д. Ц.) труднее было написать, чем „Звезду“»[1333]. Именно трудоемкость выполнения служила для Фадеева в деле присуждения премий подлинным критерием мастерства[1334]. Суждения подобного порядка позволяют несколько более точно говорить о характере эстетических разногласий Фадеева и на тот момент уже поверженного Храпченко. Ключевым расхождением в их взглядах на культуру был по-разному понятый постулат «художественного качества». Если для председателя писательской организации его специфика связывалась с сугубо количественным показателем (хотя Фадеев высоко ценил литературу и, когда мог, старался помогать талантливым писателям[1335]), то для бывшего председателя Комитета по делам искусств ключевыми оказывались все же внутренние параметры произведения, его эстетическая ценность.

Заседание 16 февраля 1948 года[1336] открылось традиционным чтением стихов 11 поэтов: Абашидзе (В. В. Белокуров прочел следующие стихотворения: «Молодой виноградник» (пер. А. Межирова), «Красный бык» (пер. А. Межирова); а также с 9‐й по 14‐ю главы из поэмы «Зарама» (пер. Г. Цагарели)), Барто (Е. Б. Ауэрбах прочла следующие стихотворения Барто: «Моя улица Ордынка», «Мы едем на метро», «Петя на футболе», «Спать ложатся дети», «Ночная смена»), Грибачева (К. Н. Иванова прочла 5‐ю главу из «Колхоза „Большевик“»), Кирсанова (Н. В. Остроухов прочел 3‐е и 4‐е явления из «Неба над Родиной»), Коласа (Н. В. Остроухов прочел 6‐ю и 24‐ю главы из «Рыбаковой хаты»), Недогонова (А. М. Комолова прочла 3‐ю и 6‐ю главы из «Флага над сельсоветом»), Сосюры (А. Е. Корнейчук прочел стихотворения «Червона зима», «Забрали все из хаты», «Листы» («Письма»)), Судрабкална (В. В. Белокуров прочел стихотворения «Капля Амура» (пер. Л. Мартынова), «Риге» (пер. А. Кочеткова), «Красной Армии» (пер. С. Олендера); «Родина» (пер. В. Державина), «Обещание» (пер. П. Железнова)), Тихонова (К. Н. Иванова прочла стихотворения «Сень», «Костер», «Село, сожженное в бою», «В морском клубе», «В оснеженной вечерней Любляне»), Турсун-Заде (Е. Б. Ауэрбах прочла стихотворения «Индийская баллада» (пер. А. Адалис), «Висячий сад в Бомбее» (пер. А. Адалис), «Тара-Чандри» (пер. А. Адалис)) и Щипачева (А. М. Комолова прочла 9‐ю главу поэмы «В добрый путь»). Обсуждение прошло штатно: комитетчики согласились с мнением литературной секции, хотя некоторые из них не оставляли попыток отстоять отклоненных кандидатов-земляков. «Социалистическое соревнование» за сталинских лауреатов имело место не только среди редакций «толстых» журналов, но и среди союзных республик.

Куда более оживленной оказалась полемика вокруг кандидатур по разделу драматургии. Перед экспертами стояла задача на практике подтвердить благотворное влияние правительственных постановлений лета — осени 1946 года как на советскую литературу в целом, так и на ее «отстающие» участки. Решение этой задачи взял на себя Фадеев, произнесший на заседании Комитета пространную речь с подробной характеристикой текущей обстановки:

Тут дело ясное, и мы не будем этого скрывать друг от друга, так как все видят, что драматургия из литературных жанров остается еще наиболее отстающим жанром. Но тут нельзя забывать одного обстоятельства. Это есть результат того, когда прошло известное постановление ЦК, до которого у нас был почти полный провал и мы премировали 1–2 пьесы. Учитывая трудности этого жанра и его специфические особенности, мы бы сделали большую ошибку, если бы не констатировали, что по сравнению с предыдущим годом мы имеем несколько пьес, о которых мы можем говорить, что они имеют политическую актуальность и известную полезность. Это есть первые плоды переворота, и тут важно за него уцепиться и повернуть это дальше. Важно уловить какую-то общественную пользу и констатировать, что это имеет зерно в искусстве.

Я хочу подойти под таким углом зрения. У нас, в сущности, было в этом году 4 колхозных пьесы, которые пойдут на сцене. Это «Хлеб наш насущный» Вирты, «Жаркое лето» Кравченко, «Большая судьба» Сурова и «На белом свете» Нилина.

Я чувствую, что Секция права, когда выделяет «Хлеб наш насущный». Пьеса несомненно имеет свою политическую цель, но несет в себе известные художественные недостатки. Однако я предпочту ее в силу ясной политической заостренности и интересной цели, для которой она сделана. Но тот тип секретарей, о которых было известное постановление ЦК о колхозах, — этот образ сделан крупно и сильно. И затем — образ нового типа честного собственника — председателя колхоза, который в интересах своих и в интересах отдельных лиц в колхозе утаивает колхозное добро, и является питательной средой для такого рода Твердовых. Я считаю, что хуже те пьесы, которые благодаря своей слабости — и художественной, и политической — не дают ни политической заостренности, ни художественной правды. Для