Я открываю глаза. Бэрронс молча смотрит на экран. Во всем магазине ни звука. Не капает вода в ванной, не шумит вентиляция, не шипит газ в камине. Горе — дело очень личное. Я уважаю чужое горе и уважаю горюющего.

Поэтому я начинаю медленно пятиться из комнаты.

И когда натыкаюсь на оттоманку, о которой я совершенно забыла, ее ножки скрипят по полированному дереву пола.

Голова Бэрронса поднимается и поворачивается в мою сторону, взгляд направлен именно туда, где я стою.

На секунду я даже думаю, не притвориться ли призраком его сына. Дать ему знак, который слегка успокоит боль белой ложью и благими намерениями.

Но я знаю, куда приводят благие намерения.

Бэрронс во всем предпочитает честность. Если он когда-нибудь узнáет правду — а у Бэрронса есть свойство всегда узнавать правду, — он будет презирать меня за это. За то, что я сделала ему подарок лишь для того, чтобы снова его отнять, а, в противоположность общепринятому клише, для некоторых из нас лучше вообще не иметь чего-либо, чем иметь и потерять.

Некоторые из нас любят слишком сильно. Некоторые из нас просто не способны удержаться от этой важной части своей жизни.

Ноздри Бэрронса раздуваются, когда он вдыхает, склоняет голову набок и прислушивается. Он выключает монитор.

— Мисс Лейн.

Хоть Бэрронс и не может меня видеть, я сердито хмурюсь.

— Ты не знал этого наверняка. Ты догадался. Я сегодня проболталась рядом с тобой уйму времени, а ты меня не засек.

— В последний момент «Синсар Дабх» вас защитила. Вы собирались позволить ши-видящим захватить вас, лишь бы не рисковать возможностью их убить.

— Ага.

— Я считал, что Книга переместила вас куда-нибудь и вам необходимо время, чтобы вернуться.

— Не-а. Она просто сделала меня невидимой и сказала: «Беги!»

Обмен любезностями закончился, и я ищу, что сказать, — о чем угодно, кроме его сына. Я знаю Бэрронса. Он, как и я, предпочитает скрывать свое горе.

Он будет сидеть и смотреть на монитор столько, сколько нужно; так и я поддаюсь своему обсессивно-компульсивному расстройству, чтобы справиться с горем, и с каждым новым месяцем выясняю, что проходит три или четыре, а иногда и пять дополнительных дней между теми, когда меня тянет достать фотоальбомы и погрузиться в тоску. Когда-нибудь дополнительных дней станет десять, двадцать, потом тридцать. Время превратится в шрам на месте моей раны, и я вынырну из этой фуги целой, пусть даже и не излеченной.

Я решаю заворчать. Это обязательно отвлечет Бэрронса от мрачных воспоминаний.

— Знаешь, я просто не понимаю. Всякий раз, когда я решаю проблему, мироздание тут же подбрасывает мне новую. И она всегда больше и хуже, чем предыдущая. Меня что, наказывают?

Он слабо улыбается.

— Если бы это касалось только вас. Жизнь имеет нас анонимно. Она не хочет знать твоего имени и класть хотела на твое положение в обществе. Территория никогда не прекращает меняться. Стоит тебе подумать, что ты ухватил мир за горло, и в следующую минуту ты понятия не имеешь о том, где это проклятое мировое горло находится.

— Очень даже имею, — раздраженно говорю я. — Рядом с большой, толстой, волосатой задницей мира, к которой я, похоже, в последнее время прилеплена суперклеем в ожидании следующего приступа ураганного поноса.

Бэрронс смеется. Искренне, и я улыбаюсь, радуясь, что хоть немного прогнала печаль с его темного неприступного лица. А затем он говорит:

— Отодвиньтесь.

— Что? Зачем? Ты все равно меня не видишь.

— Подальше от задницы.

— Легко тебе говорить. И как я, предположительно, могу это сделать?

— Изучите территорию. Если не можете двигаться сами, найдите что-то, что сдвинет мир.

— Это трудновыполнимо. Не проще ли сдвинуться самому?

— Иногда проще. Иногда нет.

Я ненадолго задумываюсь.

— Если Круус освободится, я стану второстепенной задачей. Это он окажется в заднице.

— И потянет за собой в задницу весь мир.

— Но я уберусь с дороги.

Бэрронс пожимает плечами:

— Так сделайте это.

— Ты же не серьезно.

Хотя я не уверена, что не серьезно. Бэрронс бы, наверное, предпочел долгий путь, находя бесконечные поводы получить удовольствие в процессе. Сдвинуть мир. Как я могу сдвинуть мир?

— Сделай меня такой, как ты, — говорю я. — Тогда я была бы не прочь стать видимой, потому что мне не пришлось бы волноваться о том, что они меня поймают.

— Никогда не просите меня об этом.

— Джейда… Дэни такая же, как ты.

— Дэни человек с генетической мутацией. Она совершенно не такая, как мы. За то, кем мы являемся, приходится платить. Мы делаем это каждый день.

— О чем ты говоришь?

Он не отвечает.

Я пытаюсь подойти с другой стороны.

— Почему тебе требуется больше времени, чем Риодану, чтобы превратиться из зверя в человека?

— Мне нравится зверь. Ему нравится человек. Зверь не желает возвращаться в человеческую форму, сопротивляется этому.

— И все же бóльшую часть времени ты живешь как человек. Почему?

Бэрронс снова не отвечает. А я снова думаю о своем положении в заднице и о том, как из нее выбраться.

— Трахни меня, — тихо говорит он.

Я таращусь на него в смутном свете ламп, поскольку мгновенное желание затмевает злость, волю, пространство, время. Мои колени слабеют от предвкушения того, как ослабеют с ним, они готовы уронить меня на пол, чтобы я обвила Бэрронса ногами, когда он накроет меня своим большим тяжелым телом.

Повеление и подчинение: когда он говорит «трахни меня», мое тело расслабляется и я становлюсь влажной. Это происходит инстинктивно. И неизбежно. Я обожаю, как Бэрронс произносит это «трахни меня», словно его тело взорвется, если я не прикоснусь к нему, не рухну на него, не приму его в себя, не сплавлю нашу плоть в единое целое там, где мы находим единственный известный нам покой. Вне постели мы шторм. В постели мы находим глаз этого шторма. Обломки нашего мира, наши сложные и разные личности — все это сносится ярящейся вокруг нас грозой и исчезает.

Я полна желания. Особенно после того, что только что видела. Но то, что Бэрронс страдает, не оправдывает тех его поступков, которые ему не стоило совершать.

— Зачем? — сердито спрашиваю я. — Чтобы ты снова мог стереть мою память?

— Ах, вот и оно. Давайте, мисс Лейн. Озвучьте свои печали. Скажите мне, какой я мерзкий ублюдок, потому что скрыл от вас правду, которую вы были не готовы принять, и дал вам время свыкнуться с ней. Но подумайте вот над чем: то был не единственный раз. С вами произошло то же самое, когда вы были при-йа. Дважды я проник к вам под кожу, и оба раза вы не сумели вышвырнуть меня достаточно быстро.