— С хлебом напряг, — предупредил он. — Мацу будешь?

Нил кивнул и Гоша с оглушительным хрустом отломил изрядный кусок от большого пласта.

— А вы как же? — спросил Нил, показывая на шампанское. — Мне в одиночку пить?

— У нас уж часа четыре, как вольный стол, — сказал Гоша. — Кто когда хочет, тот и наливает. Хопа, Бельмесов, вам как? — Оба дружно покачали головами. — А я, пожалуй, за компанию… — Он налил себе в пустую майонезную банку. — Ну, будем…

Они чокнулись. Нил пригубил шампанского и неожиданно для самого себя сказал:

— Ох, Гоша, Гоша… Знаешь, а мне ведь будет не хватать твоей нахальной жидовской морды. Гоша рассмеялся.

— Меня оплакать не спеши, ты погоди немного…

— И что сие должно обозначать?

— Да так, есть мыслишка… Знаешь, я не сильно рвусь снова сажать себе на шею весь кагал, снова спать на раскладушке за ширмочкой, разговаривать шепотом, ходить на цырлах, вечно выслушивать упреки и наставления. Мне через год тридцатник стукнет, башка и руки откуда надо растут, зарабатываю — дай Бог в праздник, а что имею?.. А ты знаешь, что я свой кожаный пиджак год держал на работе в шкафчике, чтобы семейство не начало на плешь капать, зачем, мол, на себя бабки тратишь, в семью не несешь? Мне это надо?

— Не сильно. Так ты, что же, остаешься?

— Я этого не говорил, заметь.

— Почему?

— Потому что как только я открыто заявляю, что желаю и далее строить коммунизм, а родину предков глубоко имел в виду, ко мне на следующий же день явится пьяный гегемон со смотровым ордером и оттяпает три комнатушки из четырех. Следом припрется мрачная тетка с телефонного узла, заявит, что для индивидуального телефона моих личных заслуг перед отечеством маловато будет, и обрежет провода. Ну и так далее… Пока что от всех этих бяк я на полгода застрахован бумажкой из ОВНРа, выданной взамен паспорта. Вроде волчьего билета. С таким никто не работу не примет, прописки не даст. Ну и что? Я халтурками в три раза больше зашибу, а жилье за мной сохраняется до даты фактического отъезда, причем вместо двадцати рублей я теперь плачу за него один рубль семнадцать коп. Зато никто не прихватит за тунеядство, не нарисует статью за нетрудовые доходы, даже в вытрезвитель могу залетать без последствий, потому что штраф теперь с меня хрен получишь. Так что если не зарываться, не лезть в откровенную уголовщину, можно жить, как у вашего Христа за пазухой. Давай-ка жахнем по этому поводу. Чтоб все так жили!

— Уж я бы точно не отказалась от такой справочки, — вставила Хопа. — Мне бы она вот как пригодилась!

— Так выходи за меня — и будет тебе справочка.

— А возьмешь? Гоша чмокнул губами.

— Такого помпончика да не взять? Советский народ мне этого не простит! — Нет, я в смысле — в Нью-Йорк возьмешь?

— В Нью-Йорк не гарантирую. Вот в Тель-Авив — пожалуйста.

— И что я не видала в твоем Тель-Авиве? Болтов обрезанных? Нет уж, мне в Америку надо. На крайняк — в Европу…

Гоша осушил свою банку и, подцепив куском мацы изрядную порцию икры, отправил в рот и смачно захрустел. Нил последовал его примеру. Подошла Хопа, молча взяла бутылку и приложилась из горлышка.

— Теплое, — заметила она.

— Так возьми холодненького, — предложил Гоша. Хопа, изящно покачивая бедрами, подошла к холодильнику, открыла. Нил посмотрел в ту сторону и буквально офигел: все полки холодильника были плотно забиты шампанским и баночками с икрой. На беглый взгляд таких баночек было не меньше полусотни.

— Откуда у тебя такое богатство?

— Что? Ах, это, — Гоша досадливо махнул рукой. — Да Оська, комик на букву «хер», на все башли, что за мебель подняли, накупил шампанского два ящика, икры просроченной у спекулей оптом взял и шкатулками палехскими отоварился. Естественно, на таможне тормознули. Шкатулки конфисковали, как культурное достояние, а икру мне разрешили забрать.

— Добрые…

— Да нет, все проще. Весь несъедобный конфискат они потом через комиссионные реализуют, а продукты списывают по акту и уничтожают — сжигают или прессом давят.

— Я бы на их месте по-другому уничтожал, — заметил Нил. — Ням-ням.

— Они бы на своем месте тоже ням-ням с великим удовольствием. Но не положено.

— На всякое «не положено» с прибором положено, — заявила Хопа, вернувшаяся с новой бутылкой. — Так среди людей, — сказал Гоша, — а совки функционируют по системе взаимного стука. Один такой ням-ням — и вылетишь с хлебного местечка ко всем чертям.

— Ням-ням — к чертям! — продекламировала Хопа, вскарабкалась Гоше на коленки и обхватила его могучую шею. — Музыки хочу, песен!

— Песни — это по его части. — Гоша кивнул в сторону Нила. — Сгонял бы за гитарой, а?

— Ну, если публика не против…

Нил допил шампанское, встал и отравился через кухню и балкон к себе. В его комнате было тихо, темно и грустно. На ощупь добравшись до выключателя, он зажег свет, взял возле шкафа футляр с гитарой. Уже на балконе он услышал сзади тихую трель телефона, махнул рукой — отстаньте, я сегодня выходной! — и двинулся дальше.

В комнате, пока он ходил, появился допотопный катушечный «Юпитер», из него, перекрывая шипение нежно голосил греческий араб Демис Руссос:

Goodbye, my love, goodbye…

<Прощай, моя любовь… (англ.)>

Хопа кружилась, прижимая к себе Бельмесова, на них благосклонно взирал Гоша, держа в руке банку, наполненную шампанским. Нил присел рядом, расчехлил гитару.

— Тихо, граждане, вырубайте ваше сиртаки, — скомандовал Гоша. — Маэстро за инструментом.

— Да брось ты, пусть танцуют… — начал Нил, но Хопа уже выключила магнитофон, вновь запрыгнула Гоше на колени и с ожиданием уставилась на Нила.

— Что бы такое, под настроение? — спросил Нил у Гоши.

— Давай Высоцкого, ковбойскую.

— Не уверен, что это Высоцкого. Может быть, народная.

— Все равно давай!

— Я не все слова помню.

— Напомним.

Нил издал на средних струнах несколько стонущих блюзовых ноток, а потом затренькал, подражая банджо.

Кобыле попала вожжа за вожжу,

Я еду на ранчо, овечек везу…

А эту строку забыл начисто я,

Не помню, не помню, совсем ничего…

Все рассмеялись, Гоша вставил недостающие слова, Нил подхватил, вновь сбился в конце следующего куплета, кое-что вспомнила Хопа, и так, общими усилиями, допели про ковбойские страдания и мечты о «большой Раше», где жизнь удивительна и хороша, до самого оптимистического финала:

Лете синг эврибоди за новую жизнь!